Сергей Солоух - Самая мерзкая часть тела

Но главное, он отпустил ее запястья. Освободил маленькие кисти рук, всегда сухие и белые, как у хирурга. И получил. Лежащему трудно ударить сильно, но зато можно очень, очень звонко.

— Ненавижу! — процедила женщина, добившись своего. Приподнялась на локотке и быстрым, точным движением завершила эпизод. Заставила все-таки резцы и коренные сына сойтись. Смачно клацнуть.

Но зачем еще кому-то знать это? Только докторам интересны анатомия и физиология. Просто приехал. Нет смысла копаться в прошлом, когда все, все впереди. А прочие на даче и на югах. Мать, принцесса Светка и отец отчалили на три недели в Кисловодск. А тетя Надя, Надежда Александровна, мамина томская сестра, безвылазно сидит в дачных смородиновых кустах где-то под Колпашево. То есть… Короче, на чем нас так нелепо и безобразно прервали эти идиоты? Ты помнишь, моя славная?

Самое удивительное, что она помнила. Не забыла. Хранила в сердце и в душе. Вот как. А ведь еще недавно ей это приключение казалось если не шуткой, то шалостью. Ну да. Чудесным озорством, когда сама не знаешь зачем и почему бросаешься к двери и что-то несусветное несешь, и даже делаешь. А просто весело. Ботаника.

Да, было здорово тихонечко войти в предусмотрительно незапертый коридорчик, на цыпочках прошествовать в лабораторию и замереть. Юркнуть за угол вытяжного шкафа и не дышать. Щекой припасть к стеклу и любоваться тем, как в желтых отсветах спиртовки порхают золотые мальчишеские ресницы.

Ну, а когда они вскинутся, и большие темные глаза профессора тебя увидят, замершую в укрытии, сделать Зою. Сейчас же, тут же, не задумываясь, показать ему нахальный красный язычок. Острый и длинный.

А вообще-то ей всегда нравились другие. Грибки боксеры и кони лыжники. Самоуверенные дураки, которых так весело водить за их короткие носы и вокруг собственного пальца. Надо лишь наловчиться, знать, как ненароком не угодить в клещи объятий под лестницей у раздевалки.

И с ними никогда ни о чем не печалилась Лера. Даже чувства такого не ведала. А вот разлучили ее с тихим мальчиком, из всех искусств, требующих глазомера и физической сноровки, владевшего ну разве только каллиграфией, и загрустила девчонка. Милые забавы сельской оторвы, вроде катания на моторных лодках с сынками трактористов-браконьеров, или ночные прятки в свежих стогах больше не манили. Не вызывали ныне безумного головокружения. И сладкий привкус опасности сменялся очень быстро чесночной отрыжкой переедания. Желудочек уменьшился, и аппетит пропал.

Так что Стася имела право удивляться и недоумевать. Очкастая зануда, которая тем летом практически лишилась радости полночных погружений в страну героев хороших и разных книг. А что делать, если в половине первого, а то и гораздо раньше, Валерка уже в кровати, лежит и рассуждает:

— Наверное, сейчас сидит к экзамену готовится… а в холле танцы, так ведь у студентов… но разве его выманишь…

Как быть? Да, только свет тушить и до свидания.

Между прочим, грешили. И пастырь детских душ Егор Георгиевич Старопанский, который пару раз употребил словцо «шлюшонка». Вклеил не вполне наробразовское, разъясняя ситуацию, растолковывая классной руководительнице валеркиного девятого «Б» Анне Алексеевне Морилло. И лешкина мать Галина Александровна напрасно утруждала язык и носоглотку. Вводя в курс дела томскую сестру Надежду, отчаянно по фене ботала. Оба ошиблись. Заблуждались. Валерия Николаевна Додд, до встречи с мальчиком Лешей, глупостей не делала. Прожив на свете шестнадцать полных лет, она, бандитка, как-то умудрилась ни разу и не переступить условную черту. Грань, за которой заканчивается компетенция педиатра и начинается гинеколога.

А случай представлялся, и неоднократно. Однажды не кто-нибудь, а сам Андрей Андреич Речко, любимый тренер и наставник, не смог с природой совладать. И ведь никаких дурных мыслей не было, просто шел с полотенцем на шее и с мыльницей в руке. Спускался по лестнице ночного общежития, насвистывая что-то футбольное. Нормальное дело. Физрук шествует в душ, который, давно уже известно, в дни школьных спартакиад в Новокузнецком доме пионеров работает только под утро, когда все спят.

Как шел, так с бравым маршем на устах и нырнул в сырую полутьму. А в этой мерцающей полутьме, под шумными струями девичье тело. Опередили, в общем, мужика. Ему бы чертыхнуться, да выйти. А он, зачарованно глядя на чудо, медленно начинает расстегивать молнию своей фасонной олимпийки. Но тут, слава Богу, блестящая русалка сама спешит на помощь одуревшему шкрабу. Глядя ему прямо в глаза, синеокая рыбка Валерка говорит тихо, но очень внятно: