Жоржи Амаду - Лавка чудес

– Только нет у нее матери… – Голос Педро Аршанжо донесся откуда-то из убегающей тени, огонь лампад гнал ее прочь.

– А на что ей такая мать, как я: на что ей родня, которой надо стыдиться, бывшая потаскуха, негритянка, каких полно на самбе, мастерица отплясывать батуке? Когда он забрал Миминью, я ему сказала: святого своего не брошу, когда я должна служить ему, ты на меня не рассчитывай. Разве не была я всю жизнь такой, скажи, не была?

– Была. Такой ты была на кандомбле и в «Лавке», с кумом Лидио.

– Вот то-то и оно. Он забрал мою дочку, поселил ее у своих незамужних сестер, ко мне отпускал раз в неделю. Так было лучше для Миминьи, и я на это согласилась, только на душе у меня кошки скребли: я ему разве что в постели хороша, а дочь воспитывать не гожусь. Когда девочку увели, я будто ума лишилась, Педро, в глазах потемнело и мысли спутались. Назло всем пошла на улицу, утешения искала. Встретила Лидио…

Голос ее, тихий и надтреснутый, не разносится по церкви – он возникает и затухает в темной нише, едва достигая ушей Аршанжо.

– О, Лидио – лучший из всех, кого я знаю! Рядом с ним ты – нахальный бандит, Педро. Но все-таки в одном я ошиблась: в тот вечер мне надо было повстречать не Лидио, а тебя. Для кого я плясала всю жизнь? Клянусь, только для Ошала и для тебя, мой Педро. Это правда, ты знаешь, и если танцами все и кончилось, то потому только, что ты так захотел.

– Если б кто другой, а то Лидио… Ты сама назвала причину.

Подходили новые приглашенные, и церковь понемногу заполнялась. Женщины в изысканнейших нарядах по случаю свадьбы, самой пышной в сезоне, рассаживались по скамьям, шелестя шелком. Слышался тихий смех. Мужчины вполголоса беседовали, собравшись в глубине нефа. Свидетели, родственники брачующихся, представители власти занимали места в первых от главного алтаря рядах кресел, предназначенных обычно для капитула. Роза узнавала то одного, то другого и обращала на них внимание Педро:

– Гляди, вон родители Алтамиро! Теперь они – моя родня, у меня куча богатых белых родственников, – смеялась Роза, но смех ее звучал печально.

Мать жениха – полная, неторопливая женщина с добродушным лицом. Отец – полковник, владелец какаовых плантаций, худой, нервный и светловолосый, ему не хватало только коня и плетки. Он шел, высоко подняв голову, губы под пшеничными усами сложились в высокомерную улыбку, ни дать ни взять иностранец.

– Гринго? – спросил Аршанжо.

– Он-то нет, отец его был вроде бы француз, фамилия у него Лавинь. Человек он что надо, Педро. Хоть и глядит иностранцем да к тому же богатей каких мало, а пришел ко мне с визитом и жену привел. «Дона Роза, говорит, ваша дочь будет женой моего сына, невесткой мне. Мой дом – ваш дом, мы с вами – родня». Если б от него зависело, я была бы там, у алтаря. Да и сын его такой же.

– Жених?

– Да, Алтамиро. Они хорошие люди, Педро. Но если б я навязалась, родственники отца Миминьи не пришли бы, а тетки заменяли ей отца и мать. Разве не разумно я поступила, что не пошла на скандал? Я же и отсюда все увижу.

Церковь заполнялась оживленным гулом голосов, праздничным волнением. Педро Аршанжо узнал профессора Нило Арголо под руку с доной Аугустой. Улыбнулся, единственный раз за все время церемонии. Роза крепче сжала его руку:

– Вот и тетушки. Они пришли, значит, и Миминья уже здесь.

Две седые старушки чопорно уселись в кресла у алтаря, против родителей жениха. Появился народ и на хорах, кто-то попробовал орган.

– Вон Алтамиро с посаженой матерью, женой сенатора.

Молодой человек понравился Педро: он вышел в отца цветом волос и кожи, а выражением лица, немного наивным, напоминал мать. В церковь пожаловало все высшее общество Салвадора, приехали гости из Ильеуса и Итабуны; Лавинь собирал тысячи арроб какао, а сын его, будто ему не хватало средств, занимался еще адвокатской практикой. Отец невесты выращивал и экспортировал табак, был вспыльчив, благороден, горяч, решителен, наживал, терял, снова обретал целые состояния. А ее мать, шептались женщины, – негритянка, вся в золоте и драгоценностях, его подружка, колдунья, приворожила его двадцать лет тому назад, разве устоишь против волшбы! Говорят, хоть он отъявленный бабник, по-настоящему любил за всю свою жизнь одну-единственную женщину – эту самую негритянку, мать невесты. Девушка чудо как хороша, загляденье…

Орган гремит торжественной мелодией, шум в нефе усиливается, хор запевает свадебный марш. Роза де Ошала сжимает локоть Педро Аршанжо, грудь ее вздымается, на глазах выступают слезы. Об руку с отцом на красный ковер ступает Миминья, вся в белоснежной пене кружев, дочь самой красивой в Баии негритянки и последнего неистового властителя Реконкаво. Отец уже дважды прошел по этой самой ковровой дорожке среди огней и цветов, под звуки органа, ведя к алтарю двух других дочерей. Тех он тоже любил, потому что они были кровь от его крови. Но в этой он видел не только родную кровь – в ней воплотилась, обрела новую жизнь его любовь.