Лена Элтанг: Побег куманики

без даты

субботнее утро, пустое, сизое небо, в городе тихо, только молоточки слышны где-то высоко, в строительных лесах — но близко, будто у самого виска — настойчивые и прохладные

в детстве у меня был любимый звук — нажимаешь педаль у отцовского пианино, не касаясь клавиш, только педаль, и оно будто вздыхает, хрипло, как старая

собака, но это надо делать рукой, только рукой, то есть надо быть очень маленьким и сидеть на полу

ноябрь, 1

о чем я думаю? о мальте

думать о мальте — это как стоять за спиной у человека, еще не знающего, что ты вернулся

смотреть, как он переставляет книги или моет тарелки

ты стараешься не дышать и ждешь, когда он обернется, но он уже почувствовал тебя и нарочно не оборачивается

ты знаешь, какое у него сейчас лицо

время становится точь-в-точь как плавающий снег в стеклянной игрушке

у стекла такая приятная тяжесть и внутри марципановый домик

ноябрь, 2

ПРОПИСНЫЕ!!!

Лукас спрашивает, почему я зову себя Морас.

Это долгая история, впрочем, можно и покороче. Moras — это испанская куманика. Точнее — ежевика, но разница только в сизом налете на тугих иссиня-черных ягодицах.

Нет, еще есть разница: ежевика любит залитые солнцем берега, а куманика — острую осоку и влажный мох.

Несомненно, я — куманика. Я связан с ней рунической мыльной веревкой, ведь моя руна — дубовый, ежевичный, куманический thorn.

Я связан с ней тем же колючим сочным стеблем, что и безумный Жан со своим дроком [25].

С тех пор как я в Испании, я — Морас. Точнее, Zarzamoras, но многие зовут меня Морас, или просто — Мо.

А то Zarza напоминает Zamza [26], а это нам вовсе ни к чему.

Латунная латынь позвякивает в памяти: мора — это промежуток времени. Самая малая единица времени в античном стихе. Четыре моры — это стопа дактиля. Три моры — стопа хорея. Восемь мор — плоскостопие и белый билет.

Будь здесь Ежи, мой виленский дружок, он сказал бы, что Мора — не пауза никакая, а существо с двумя душами — порождение славянского душного сна, — чья недобрая душа появляется только ночью. У Моры прозрачное тело, длинные ноги и руки, Мора похожа на комара или ночную бабочку, она приносит зло помимо своей воли, но уберечься от нее легко — не нужно даже втыкать иголку в подол или подставлять зеркало — стоит только сказать: приходи утром, дам тебе хлеба и соли.

Будь здесь Ежи, мой виленский дружок, он бы так и сказал. Но его здесь нет, и я живу на кофе и сухарях.

без даты

некоторые вещи нащупываешь с досадой, будто выключатель у двери, вслепую, в незнакомом гостиничном номере

да вот же он! вспыхивает свет, и ты забываешь о выключателе — теперь ты знаешь, где он, и легко отыщешь его в темноте

со словами происходит обратное: стоит увидеть их внутреннее устройство, нащупать кнопку, как смысл расплывается

бич человека — это воображаемое знание, говорит монтень

знание — вот где гибель поэта, говорю я, разоблаченные слова тянут шею книзу, как мешок с речными камнями

Лондон, третье ноября

Теперь, когда ко мне в руки попало письмо Иоанна Мальтийского, я почувствовал, как забытое уже любопытство щекочет мне пересохшее от скуки горло.

Текст этот, со всей для меня очевидностью, представляет собой практическое руководство.

Можно сколько угодно врать самому себе, но рано или поздно наступает момент, когда нужно что-то сделать. Сейчас самое время.

Полагаю, что письмо Иоанна, небрежно заложенное в фармацевтический справочник, дожидалось именно меня. Пожалуй, только я и способен по достоинству его оценить. Я не вор, хотя и взял то, что мне не принадлежало. Я — получатель этого message, вот я кто.

Я — мессенджер.

И вот еще что.

Алхимия — это террор. Но только не такой террор, когда летят бомбы и свистят пули, а террор глубинный, когда человек вопреки всякому здравому смыслу и безо всякой надежды на результат занимается практической деконструкцией действительности. Своей собственной в том числе.

Поэтому, как писал Кунрат, изучай, медитируй, трудись, работай, вари, и очистительный поток омоет тебя.

И мне не нужно предъявлять герметический сосуд и саламандру, полную луну и восходящее солнце — достаточно уже того, что я сам в здравом уме и полном рассудке понимаю: свободная мысль, а значит, и жизнь возможны только вопреки, все остальное лишь химические процессы.

Лондон, четвертое ноября

Ай да Тео! Нынче ночью перевел вторую страницу. Скоро заделаюсь заправским латинистом, хотя старика Соллерса мне все равно не переплюнуть.