Виктор Ерофеев - Карманный апокалипсис

Хохлы нам выплюнут Крым в лоб, как вишневую косточку, и у нас опять будет русская цветущая сакура.

Короче говоря, Бирюкова, если кто не понял, умыкают.

Слабость человека вообще, поделенная на слабости русского человека в особенности и помноженная на бессмертие души – вот она, вот что такое наша родина, Кристина!

Розанов приставал к умирающему Страхову со множеством гнусных вопросов. Страхов большей частью отмалчивался, потому что он умирал от рака десен и потому что не очень доверял Розанову, но Розанов настаивал, и тогда Страхов отвернулся совсем уже к стене, но Розанов грубо развернул умирающего Страхова к себе и спросил, какую бы эпитафию тот хотел бы иметь. Страхов, боясь, что Розанов сделает ему больно, хотя и без того ему было невмоготу, задумался и сказал:

– Я хотел быть трезвым среди пьяных.

Это замечательные слова.

Услыша их, Розанов заплакал, а Страхов умер.

– Ну, и какой выход вы видите, уважаемый Александр Николаевич?

– Никакого, – встревоженно отозвался Бирюков.

Его сварили в кипятке.

Почему его сварили? Читатель думает, что его сварили, потому что он был вреден одной из партий, а он был вреден обеим, и они сговорились его убрать, чтобы он им не мешал собачиться. Но это не так.

– Значит, границы по Курску?

– А разве они по Курску?

– А разве вы не знаете?

Между тем, Бирюков сидел в нервной клинике и не знал. Он не потому сидел в нервной клинике, что был сумасшедшим, а потому, что был нервным, и когда объявили, что Брежнев умер, он опять заболел на несколько лет. У него вся нервная система вышла наружу и выглядела как кишки или как мировое древо, где все есть. И все это вышло наружу. У него так обострились нервы, что он вспомнил всего себя с самого детского возраста, и понял, что жил рывками, думал урывками. Он вспомнил, как зачинали его его родители, в ту самую среду, утром, потому что отец вечерами работал, а утром иногда спал долго, и когда он проснулся, они зачали его, и мать была розова с утра, и он помнил ее розовый румянец, он все вспомнил и попал в нервную клинику, потому что лечиться ему нужно было, и сначала клиника была как клиника, не клиника, а дрянь, и он лежал в палате на семерых, в духоте, и у нянечек халаты были рваные и из-под халатов тянуло рыбой, и они его зачали, в ту самую среду, он все помнил, и очень разболелся.

– А что вы предлагаете? – спросил Бирюков. Я не знаю, что они со мной сделают. Чаадаев испугался. Когда все случилось, он заложил Надеждина, всех.

Пушкин написал ему письмо. Вяземский тоже повел себя неприлично.

– Собрать Россию в исторических границах, – был ответ.

Но однажды в клинике все переменилось: нянечки сняли рваные халаты и перестали пахнуть. Их всех повыгоняли. На их место пришли молоденькие девки в голубых халатах и больших дымчатых очках. Они были похожи на сов.

Бирюкову тогда было все равно. Он только хотел знать, что ждет его после смерти. Кого он ни спрашивал, никто не мог дать ему обнадеживающий ответ. Но однажды к нему в палату пришел новый директор клиники, датчанин по имени Карл Стиф – через ф, – который сказал, что он знает, что будет с Бирюковым после смерти и, подмигнув, предложил Бирюкову тугую резиновую игрушку. Бирюков отказался со злобой.

На какой основе объединить Россию? На основе невозможности жить без нее?

– Нет, – сказал Бирюков, – не хочу куклы. Дайте мне настоящее.

– Бросьте! Финляндия прекрасно обходится без нас!

– Это мы не обойдемся без них. А впрочем, обойдемся!

– Стать второстепенной или третьестепенной страной, вроде Франции...

– Да кто нам снова поверит? Мы зазовем в свои объятья и обманем.

К вечеру ему дали настоящее. Это была милая девушка, и Бирюков решил, что она в него влюблена. Но она не была в него влюблена, так призналась она ему, а просто зарабатывала на учебу в университете, и ему ее вписали в счет за клинику, которая к тому времени перешла к Стифу, как все куда-то переходило; дома запестрели вывесками, все наконец надели дубленки и джинсы, и цены подскочили, как температура при воспалении легких, и народ насупился. Вообще народу все это решительным образом не нравилось. Тогда стали ходить по квартирам некрасивые молодые люди и спрашивать: А чего вы хотите? – и был проведен референдум – и ничего не поняли, чего хотят.

– Сама идея была неплоха и вполне национальна.

– Насчет национальна – это точно, – согласился Бирюков.

– Экономически неэффективна – вот беда.

– А почему?