Игорь Гергенрёдер: Страсти по Матфею

— Мариночка... я у тебя... останусь.

Слова человека-секретера. Ума-накопителя. И всё то, от чего ты ушёл сюда. И покоробленный тёмного дерева комод в полкомнаты. Комод-динозавр.

Её взгляд. Серые глаза и зеркальная гладь.

— Ты не поняла, Мариночка, я совсем остаюсь.

— Да.

Твой шаг к ней. И, наконец, прильнувшая фигурка. Нервно потираясь о её плечо, ты видишь в окно церковь с двумя голубыми куполами. Она сказала:

“Да”. Пусть без всплеска. Но она сказала (как будто она могла сказать что-то другое!..), сказала, и ты проникаешь в её глаза и свободно осваиваешься в их зазеркалье — теперь ты уже не встретишь там ничего тревожного... Ты слышишь в себе сухой щелчок — движение началось — и, отстранившись (как ты ценишь эту свою способность глядеть на себя со стороны!), любуешься отлаженностью собственных мимики и слов.

И вдруг чувствуешь, насколько они излишни — слова о твоей одинокости. О пустоте и холоде. О том, что от безысходности тебя может спасти лишь она.

И без того всё понятно. Понятны твоя одинокость. И пустота, и холод внутри и вокруг. И безысходность. Ты умолкаешь, и на тебя обращается весь её порыв — порыв птицы. Твоей птицы. Её жалко-расстроенный, почти плачущий взгляд из-под русой пряди: она оставит тебя на полчаса (только на полчаса!) — завезти знакомому художнику рисунки её ученика, вдруг у него талант? — а занятий у неё сегодня не будет. Прикосновение её рук, губы. А сейчас она переоденется — отвернись, пожалуйста (такая уж у неё причуда), ладно? А без неё ты можешь послушать пластинку... Конечно. “Страсти по Матфею”. С большим удовольствием. Её улыбка. И это движение головой, которым она отбрасывает со лба прядь... В прихожей ты накидываешь на неё куртку, и вдруг она выскальзывает у тебя из рук, делает шаг в кухню, и ты слышишь:

— Коленька остаётся один... Коленька меня подождёт, ладно?.. Я скоро!

Она и птица, растопырившая крылья.

И щелчок замка в двери.

Скудноватая квартирка, кресло, в котором так любила сидеть бабушка... накреслах комнаты сереют, хе-хе-хе, ваши джинсы, вот вы ушли, и день так пуст исер... Ты вытягиваешь из ряда пластинку, с которой всё началось, — как она сейчас хрустнет!.. но вспомнив о другом, ты почти бежишь в кухню, рука нашаривает под батареей голубя. Птица, вырвавшись, мечется по кухне, таранит оконное стекло раз, второй, третий... и вновь спасается из готовых схватить её рук. Выдернув шпингалет, ты с треском распахиваешь окно, яростно машешь на птицу, гоняешь её по тесному пространству кухни, пока она, наконец, не уносится в холод.

Тебе уже не смотреть в этот угол, облокотясь на подоконник. Вот вы ушли , и день так пуст и сер!.. Теперь остаётся поскорее спуститься во двор, пройти по тропке между грудами грязного снега и, подавив желание оглянуться, ускорить шаг.

Рассказ “Страсти по Матфею” опубликован в журнале “Родная речь” (N 1/1998, Hannover, ISSN 1435-7712), а затем в сборнике под общим названием “Близнецы в мимолётности”. (Verlag Thomas Beckmann, Verein Freier Kulturaktion e.V., Berlin — Brandenburg, 1999).