Мартин Касарьего - Меня не купишь

— Где сейчас Эльза?

Гарсиа, уже убиравший свою «беретту» с полностью хромированным 125-миллиметровым стволом (магазин заканчивается затыльником, удлиняющим рукоятку на 3 — 4 мм, чтобы было удобнее держать), остановился, услышав имя Эльзы.

— Эльза моя, Макс, — ответил он зло, мгновенно изменившимся голосом, в котором звенела сталь, утыканная шипами. — Я не расстанусь с ней ни за что на свете. Она — моя плоть, моя жизнь. Если я прознаю, что кто-то коснулся хотя бы края ее одежды, пуговицы на ней, — он жестоко пожалеет. N ои surrender [21] , — подытожил он. — Я не держу Эльзу взаперти. Я не такой ревнивец, как мавр Монтесума, или этот, как его, Мортадело, то есть Отелло, или как там звали этого, который у Шиспира [22], мастера туманить мозги. Но до Эльзы я не позволю дотронуться и самому Господу Богу.

Мне стало почти жаль Гарсиа. Неотесанная деревенщина, он к тому же был из тех, кто с идиотским упорством водружает дверь в чистом поле, а потом стережет ее. Эльза всегда была свободной как птица. Этого не изменить никогда и никому. Она всегда выбирала сама — таковы были правила игры, а если они кого не устраивают, то не стоит и вступать в игру.

— Эльза женщина, а женщины созданы, чтобы быть декорациями к фильму, — философски изрек Однорукий. Несчастный цыпленок. Как ни заговорит — все некстати. — Сказочный фасад, и больше ничего.

Хотелось бы мне быть таким же ослом, как он, и видеть вещи подобным образом. Но мы с Гарсиа считали, что Эльза — это нечто гораздо большее. Того же мнения придерживался и Молчун, судя по брезгливому взгляду, брошенному им на приятеля.

— Ладно, хватит болтать, — взорвался Гарсиа. — Больно мы сегодня распетушились. Выздоравливай! Да, о девчонке не беспокойся, она не будет ни в чем нуждаться. Считай, что она в хороших руках.

— Даже если руки непарные? — поинтересовался я, ехидно поглядывая на Однорукого.

Мой комментарий не произвел на него ни малейшего впечатления. Чувства юмора у него было меньше, чем у сороконожки.

— Это я убил мальчишку, — заявил он. — Но сначала сломал ему руку. Она захрустела, как будто переломили куриную косточку. Хрясть! Отличный получился соус: томатный кетчуп с кровью. Пальчики оближешь!

Представление началось, когда я меньше всего его ожидал. Все это время Роза сидела молча и не шевелясь, разве что сумела выпить сок, который я для нее приготовил. Не знаю, потому ли, что это был последний шанс, или она решила, что мальчишка — это Годо, а не Тони, но только она подлетела к Однорукому, с ненавистью уставившемуся на меня, и разбила стакан о его голову. Что-нибудь в таком роде мне и требовалось. На полсекунды Молчун потерял меня из виду. А в такой ситуации полсекунды — это полжизни. Я ударил его в трахею, он на миг перестал дышать, и его «астра» 1921 — реликвия времен Гражданской войны, к которой уже и боеприпасов-то не купишь, наверняка ему приходится самому набивать патроны, — полетела в сторону. Я намеревался заняться Гарсиа, когда кто-то стукнул меня по голове, и из глаз полетели сотни красных и желтых искорок. Однорукий врезал мне пистолетом, всего-то 850 граммов с полным магазином, но мне показалось, что это был кирпич, свинцовый шар в оболочке из хромированной или гальванизированной стали. Похоже, этот коротышка сделан из железобетона: он вроде и не почувствовал, что о его голову разбили стакан. Я рухнул на колени, хотя вовсе не собирался помолиться напоследок. Гарсиа сгреб Розу, спасая ее таким образом от мести Однорукого. Он застыл передо мной, ожидая, пока Молчун придет в себя и его лицо вместо желтовато-зеленого снова обретет здоровый коричневато-землистый цвет. По моей голове текла густая жидкость. Кровь залила лоб, капнула на пол. Однорукий дотронулся до моей головы и облизал окровавленные пальцы. Меня затошнило.

— Может, прикончить его прямо сейчас, шеф? — спросил он, смакуя красное пюре. — Нулевая отрицательная… Черт подери, да он универсал.

— Я по-прежнему последний романтик, — патетически воскликнул Гарсиа от двери. — Все хотят заполучить мою голову: полиция, пастор, ребята из Ареналя, все, все сговорились против Альфредо Гарсиа, а этот парень ценит меня. Макс всегда был мне вместо сына. Не вздумай тронуть его, Однорукий, не то я скормлю муравьям твою последнюю лапу. А ты, Молчун, верни ему пистолет перед уходом. Телохранитель без пистолета — как мужик без члена. Пусть даже и бывший телохранитель.

Молчун выволок Розу. Гарсиа задержался на пороге, чтобы удостовериться, что Однорукий не прибил меня. На тыльной стороне его вдовствующейруки красовалась голубая татуировка: «Материнская любовь».