Любовь Каверина - Он строит, она строит, я строю

— Ага. Ну, ты даешь! И чего теперь?

— Не сохнут. Вторую неделю липнут и руки пачкают.

— Ага. Дерьмо, а не краска.

— А вторая проблема — нужно крепления переставить. Потому что мои ботинки жмут, а мамины старые не влезают в зажим.

— Ну и чего?

— Я вот хотела вас попросить… Если, конечно, не трудно.

— Ну, неси инструмент и газеты, чтоб не перемазаться тут у тебя.

— Эта отвертка подойдет?

— Ставь ногу сюда, примерим, чтоб лыжа за лыжу не зацепала.

— Так?

— Какая у тебя нога! Аккуратненькая, загорелая, прямо откусить хочется. Чего как цапля поджала? Ладно, не боись, до свадьбы не обижу.

— Свадьба — это не главное. Гораздо важнее научиться общаться друг с другом. Чтобы общение обогащало.

— Чего это? Шуры-муры, а потом в кусты? Не, я человек прямой, если да — то женись, а нет — нечего девчонке и голову морочить.

— Тогда получается, как в «Скованные одной цепью».

— Кино, что ли?

— Нет, американский сценарий в «Иностранке». Там негр и белый, смертельно ненавидящие друг друга, скованы одной цепью. Они бегут из тюрьмы и вынуждены вместе бороться, помогать друг другу. Мне кажется, что если женятся, не научившись общаться, им также весело, как черному и белому в тюрьме.

— Чо трудно-то? Чо я, негр какой? Я сам их ненавижу.

— Плохо это. Расизм называется.

— Да ладно тебе. А хорошенькая ты сегодня — жуть! Вся розовенькая, глазищи стрекозиные. Так и сияют. Слушай, тебя кто-нибудь целовал?

— Нет. Почти что нет.

— А что у вас там на стене висит?

— Где?

— Ага! Вот теперь я первый!

Странно: взрослый человек, а радуется как ребенок, что сумел обмануть меня и приложиться губами к щеке. Разве это поцелуй? И вообще, глупости все эти поцелуи — непоцелуи, если Пшеничному достаточно было один раз дотронуться до моих ледяных ног, чтоб кожа до сих пор горела под коленкой, как обожженная.

— Старье твои лыжи. Пора выбрасывать.

— Они только выглядят такими, а по глубокому снегу, в лесу, очень удобные.

— Чего в лесу делать? Палками за елки цепляться?

— Ну что вы! Там же сказочно красиво. Чистый снег мгновенно стирает с глаз мозоли от прокопченных коробок домов.

— Ладно, примеряй сразу обе, посмотрим, как вышло.

— По-моему, все хорошо. Спасибо огромное, без вас я бы всю зиму в городе проторчала.

— Кто делал! С тебя причитается.

— Может быть, чай поставить?

— Чего вскочила? Чаем не отделаешься. А талия у тебя, ё-моё, прямо рюмочкой! Двумя пальцами можно задушить. Слушай, а соседи видели, как я сюда пришел?

— Конечно.

— А что они скажут, если я у тебя на ночь останусь?

— При чем тут соседи?

— Ладно, не боись, сказал, не обижу — значит, не обижу. Ну-ка, сколько там натикало? Ого! Пол-одиннадцатого! Пора. А то мне мать такую баню устроит!

Объяснила, называется! Ничего-то он не понял. Чуть даже приставать не начал, как «техникумовский»! Ведь, казалось бы, старше меня на девять лет, должен быть в сто раз умнее, а самых простых вещей не понимает. Для него существует только раз и навсегда заведенный порядок: сначала целоваться, потом на танцы (или, может, наоборот?), потом остаться на ночь, потом жениться (или опять наоборот?).

А для меня это долгий совместный путь, который может привести в город — дружбу или деревню — товарищество, а может, в поселок — общая работа или в столицу — семью, в страну — дом. Или может окончиться тупиком.

Как же мне ему объяснить, что мне больно, когда из меня выдирают отдельные куски: глаза, ноги, талию, а остальное выкидывают.

Вот ведь, живем в одно время, в одном городе, а разговариваем на разных языках. Может быть, это потому, что время для разных людей течет по-разному? Может он замаскированный ровесник бабушки, Ксении, Елены Яковлевны? И если мне вдруг придется выйти за него замуж, он тут же сбросит кожу молодого человека и останется в оболочке дряхлого Кощея?

Представляю, как он прикует меня к камню в темной пещере и будет высасывать кровь. Пока я не превращусь в прозрачную тень и не растаю.

Бр— р, уж лучше жить с бабушкой.

Новый год — новые хлопоты.

Погадать бы, пустые или нет. Ну-ка, на тарелках папиного сервиза: да-нет, да-нет… Нет, сервиз правду о нашей жизни не скажет, он не для нас служит, а для гостей. Интересно, ему все равно, чьим гостям служить папиным или Анатолия Петровича?

— Мам, розовые сервировочные тарелки перемывать?

— Конечно.

— Бабушка! Зачем ты яйца режешь, они же не для салата, а для корзиночек!

— Какие еще, к черту, корзиночки? Гости на носу, а они обеи, как чумички, в халатах бегают!