Владимир Киселёв: Атомное предупреждение

– Не знаю, – снова сказала Иветт. – У нас об этом, наверное, все слышали. Но разговаривать не станут. Страшно всем и гадко. Может, только господин Блоссак. Это наш инспектор. Он естественник. Преподает биологию. Поговори с ним…

После того, как я прикоснулся к этому похожему на человеческий зародыш существу концом железной трубы и услышал негромкий писк, меня не покидало странное ощущение легкого недомогания – что-то вроде начинающегося гриппа: озноб, и тихий звон в ушах, и слегка ломило суставы.

– Как вы? – спросила госпожа Пуапель. – Я вам сейчас грога горячего… С ромом. Может, вы приляжете?… – И, цедя слово за словом, неохотно добавила: – Говорят, кто это увидит, потом чувствует себя нездоровым…

Ночью мне снилось, что в комнате ослепительный свет, я каждый раз просыпался от этого, но было совершенно темно. Я закрывал глаза, засыпал, и снова, мне казалось, вспыхивало что-то, похожее на мощную лампу, на прожектор, на солнце, а может быть, на взрыв.

Господин Блоссак – человек лет немного за тридцать, похожий на Иисуса Христа, пережившего акселерацию, ростом почти под два метра, в сером костюме, судя по отворотам пиджака, конфексионного происхождения, слушал меня, морщась и слегка пофыркивая.

– Вы кто по специальности? – спросил он бесцеремонно.

– Химик, – ответил я сдержанно.

– Химия теперь как философия, – пренебрежительно отозвался господин Блоссак. – Какой вы химик?

Химия в самом деле стала теперь необыкновенно обширной наукой, и мне трудно было бы объяснить человеку, далекому от моей специальности, чем я занимаюсь.

– Лиофильность глинистых минералов, – ответил я. – В общем, это коллоидная химия.

– А теорию эволюции вы себе хоть как-то представляете?

– Думаю, что представляю, – рассердился я. – Для того, чтобы услышать ваш ответ, я что, должен доказать вам, что разбираюсь в теории эволюции?

– Нет. Я просто хотел бы выяснить, известно ли вам, что эволюция это не только естественный отбор. Эволюция не прямой процесс – многое зависит от случайностей, от действия наследственности и изменчивости, от мутаций.

Я молчал.

– Как бы вам это объяснить понаглядней? Ну вот господин Дарвин рассказал когда-то о том, как влияет количество кошек на урожай клевера. Как вам, вероятно, известно, клевер опыляют шмели. Но полевые мыши разоряют шмелиные гнезда. И в тех районах, где есть кошки, вероятность высоких урожаев клевера выше, чем в тех районах, где кошек нет. Теперь представим себе, что погибли бы и кошки, и мыши, и шмели. Что бы случилось с клевером?

– Клевер бы тоже погиб, – высказал я предположение.

– Нет. Среди массы клевера всегда найдутся несколько цветков, способных опыляться иным способом, без помощи шмелей. Это уродцы. Случайные отклонения, которые под действием стабилизирующего отбора элиминируются. Но если бы исчезли шмели, остались бы только они. Природа обладает возможностями для создания бесчисленного количества вариантов. И вот теперь, когда уровень радиации на земном шаре значительно повысился и может повыситься еще в сотни тысяч раз, природа создает новые варианты – существа, которые смогут жить только в условиях самой высокой радиации. Сейчас им ее недостает, сейчас они немощны и, вероятно, быстро гибнут. Но если случится атомная катастрофа, они получат все, что им нужно для жизни. Появление их, по всей вероятности, это и есть предвестник атомной катастрофы.

– Все это нужно сначала доказать, – возразил я,– – Где же эти доказательства? Почему все молчат? Почему об этом никто не знает?

– А жители Хиросимы знали, что завтра над их головами вспыхнет атомный взрыв? А сейчас люди знают, какие силы заключены в атомных и водородных бомбах, которые хранятся на складах, мо-мет быть, своим существованием подталкивая к жизни этих мутантов?

Господин Блоссак зябко поежился.

– И все-таки, – сказал он, – что-то такое люди, вся масса людей, по-видимому, чувствуют. Они замечают, что рак «становится моложе», что этой болезнью заболевает все больше людей. Они все больше ощущают в себе то, что прежде казалось пустой абстракцией и было на годы исключено из жизни народов целых государств – я имею в виду совесть. Для многих она становится не просто абстрактным понятием, а как бы физическим ощущением.

Господин Блоссак посмотрел мне в глаза печально и сочувственно.

– А разве вы этого не чувствуете?

Я прислушался к себе. Там, у отростка слепой кишки, у меня ничего не шевелилось. Совесть моя была совершенно спокойна. Хотя это я доказал, что одна из модификаций такого глинистого минерала – аттапульгита – может быть очень полезной при разделении изотопов урана. Но задолго до моих исследований эти изотопы умели разделять десятком других способов. Люди слишком верят в сказки, которые сами придумали. В сказку о джинне, выпущенном из бутылки. Джинна нельзя в ней удержать. Когда приходит время, он все равно из нее выбирается. А потому важно лишь одно, чтобы люди поручали этому джинну строить волшебные дворцы, а не разрушать их. Чтобы джинном управляли компетентные специалисты, а не дураки, которые даже плохо знают свое дурацкое ремесло и способны из-за ничтожных престижных соображений отказаться от подписи под запретом испытаний атомного оружия.