Борис Черных - Есаулов сад

Улица превращается в переулок.
Стынет небо. Боль в груди.
Воздух плотен. Не слышно гула
Поездов, ползущих по железному пути.

Облака плывут. И тянет в сон.
Сердце безвольно и тихо тает.
Но приходит в пустой наш дом
Девушка по имени Таня.

Она приносит маме заказ —
Платье ситцевое в оборках.
И говорит: «Я люблю вас, Борька.
Да разве вы поймете нас».

И в зеленых ее глазах
Безобманные тоска и холод
«Не уходи!» – Но впопыхах
Она кричит: «Ты слишком молод».

Я провожаю ее за порог.
Там морок осени. Слякоть.
Не знаю, не знаю какой мне прок
Вослед ей плакать

Лёнюшка, Лёнюшка, догони меня.
В спелый стог, Лёнюшка, запрокинь меня.

У меня, у вдовушки, нет мужа молодца.
Над его головушкой листья чабреца.

Он ушел в памятном сорок втором,
Он погиб в праведном бою под Орлом.

Но ушел брат его, и сосед ушел.
Что ж ты, Лёнюшка, как пень? Нехорошо.

Знаю, ты мал еще, а я тут при чем?
Ну, мое горюшко, толкни меня плечом…

Лёнюшка ягоды сладкие ел,
И, улыбаясь, на бабу глядел.

А баба, тоскуя, следила как луч
Нисходит из темных насупленных туч.

Ох, Лёнюшка, Лёнюшка…

Владимирская кроткая зима,
Я от твоей декабрьской капели
Сойду с ума,
Такое мне напели
Дожди ночные, что дорога и сума
Исход исходов,
Лучшая прогулка —
До той сосны, где все земное гулко
Прощается навеки.
А конвой
Кликушествует надо мной.

Провинциал, окраину люблю.
В ее неспешном бытие бытую.
Пишу стихи. По городу тоскую.
И радуюсь мерцающему дню.

А флигелю совсем не до меня.
Он озабочен мыслями иными,
Он озабочен мыслями шальными —
Воспоминанием былого дня.

Он помнит, флигель, – в солнечном жару
Цвела смола на спинах новых бревен,
И по весеннему веселому двору
Ходил хозяин чернобров и строен.

Еще он помнит в синем полусне,
Хозяйку помнит, а не постояльцев…
Ах, флигель, флигель, не ломайте пальцы,
Мы вас оставим, флигель, по весне.

Сулят нам коммунальное жилье
Большие люди. Дай им Бог удачи!
Но с кем вы, флигель, так же посудачите?
Кому поведаете прошлое свое?

Хозяину? – За каменной стеной
Он спит, усталый праведник, тревожно.
Хозяйке? – Но она набожно
С утра до ночи занята собой.

Своих скрипучих половиц качанью
Отдайтесь, флигель, тихо и печально.

В Сельце, за дальнею околицей,
Живут, не ведая вины.
У образов былому молятся,
На Рождество пекут блины,
И вспоминают об отжитом,
Где грезится сплошное жито…

Тот год был. Праздничного ждали.
Овсы стояли по плечо.
И осень, с пасмурью в начале,
Потом палила горячо.
А Никанор, их предсовета,
Все обещал утехи час:
«Поженим, верная примета,
всех молодцов, варите квас».

Но только в подполы укрыли
Картошку, собрали грибы, —
Уполномоченные в мыле
Уже стояли у избы.

Собранье шибкое. До ночи
Свое кричали мужики…
Но почему-то неохочих
Свезли на север, в Соловки.

И вот живут в Сельце. Село ли?
Одно названье, смех и грех.
А было солнце, было поле
И обещание утех.

Какое право облака
Имели в полдень вновь явиться
И на покатые бока
Земли сырой дождем пролиться?

То осень. Сентябрит опять.
Тайга и горестна, и мглиста.
И целый выводок опят
В ногах как тусклое монисто.