Борис Черных - Есаулов сад

– Он удивительный, мама, – сказала девушка, придя в тот день домой, а ночью трогала грудь, освященную прикосновением знаменитого тенора.

Магомай Муслимов побродил по Урийску, вдыхая запахи перезрелой полыни и укропа, он тосковал по родине, но был счастлив предощущаемым путешествием в Голландию. Мусульманин, он, как ни странно, тяготел более к Западной Европе, нежели к Азии. Слава сделала его космополитом. Но самые отчаянные из урийских женщин, не догадываясь о том, подходили к нему и просили провести на концерт в Дом офицеров, он милостиво смотрел в туземные раскосые глаза и – отказывал. Но одну он отметил тотчас, наметанно оценив ее дерзкий ястребиный взор, стать гончей, изысканность манер, необъяснимую в этом диком городе Дальнего Востока… Женщину звали Катерина.

В предпоследний вечер он позвал ястребиную Катерину в ресторан, загодя морщась от пошлых звуков любительского оркестра. Катерина сказала:

– Тебя пристрелят наши ковбои.

Он раздул ноздри, шрам на его лице налился кровью. Демонстрация была столь внушительна, что она рассмеялась; ему хватило чувства юмора, чтобы рассмеяться тоже.

Ястребиная женщина, надо отдать ей должное, потупила взор, как только они вошли в ресторанный зал. Это окрылило его: мужчины любят целомудренных женщин.

Им принесли лучшее вино – «Мельник», болгарское, из потаенных запасов – перелив вино, во избежание обид рядовых посетителей, в тонкостенный графин.

Оркестр играл «Веснянку». Тофик надтреснуто пел «Веснянку», он мог петь и ненадтреснуто, но публике нравился голос с ущербинкой… Тофик был упоен собственным меланхолическим пением, и не сразу узнал, что высокий соплеменник слушает его пение, а когда узнал (ему шепнул об этом седой ударник, их главарь), из Тофикова горла посыпалась труха. Так всем показалось. Тофику тут же было велено выпить три свежих яйца и петь дальше. Тофик ушел в подсобное помещение ресторана, страдальчески морщась, выпил три свежих яйца, но – голос пропал, и Тофик почти плакал. Тофик, оказывается, тоже жил ожиданием звездного часа, но час его оказался крапленым.

Полузакрыв глаза и не понимая истинной причины Тофикова конфуза, Венка подумал: не надо далеко уезжать от родины, Тофик, на берегу Каспия голос твой не пресекся бы… Но, отсутствуя в полудреме, Венка понял, что и с залом происходит невиданное – обычный гул внезапно затих, стало слышно капель за высокими окнами и шорох ветра.

Венка открыл глаза и посмотрел в зал. За большим столиком, расчитанным на четверых, он увидел вначале пробор в черной, крутолобой голове и острый шрам через все лицо – Венка узнал знаменитого певца, но для Венки этого было мало, чтоб почтительно затихнуть. За столиком, расчитанным на четверых, сидели двое, и вторым, или второй, была красивая женщина. В груди у Венки защемило, он узнал Катерину, последнюю свою любовь.

До него доходили слухи о ее похождениях – замполита дивизии, насытившись, она поменяла на комдива, но скоро решила, что достойна лучшей участи, перешла на молодых комбатов и перессорила их между собой. Но никогда и ни с кем из летучих поклонников своих она не переступала порог «Умары», она не хотела нанести раны Венке, наверное, она все еще любила Венку. Но в душе ее свербило мстительное чувство, она не могла простить ему унизительной мольбы о девочке Тате. Венка оставался единственным – так устроен наш окаянный мир, – чей стебель сулил ее материнскому лону счастливое потомство. Но Венка отверг ее притязания.

Взяв себя в руки, она подняла взор и посмотрела в горестные Венкины глаза. Как птенец в гнезде, ворохнулось в ней неизжитое чувство родства с этим человеком, но она ладонью прибила птенца и, обратившись к знатному спутнику, сказала:

– Горец, мне противен этот оркестр. Неужели он не противен твоему утонченному вкусу?

Магомай Муслимов набрал полные легкие воздуха, черная атласная бабочка приподнялась и опала на его груди. Он достал бумажник (бумажник был из крокодиловой кожи), отсчитал пятьсот рублей крупными купюрами, поднялся и подошел к эстраде, подозвал Тофика.

Их разговор шел на родном языке, и первые фразы казались светскими.

– Привет с родины, – сказал Магомай Муслимов.

– Привет родине, – отвечал Тофик. – Цветут ли платаны на улице Самеда Вургуна?

– На улице Самеда Вургуна цветут лучшие девушки, не чета этим женщинам. – Ослепительную женщину Магомай Муслимов походя подвел под унылое понятие «эти». Но он знал себе цену и был вероломным.