Борис Кригер - Песочница

А вот гастроли Русского церковного квартета из Москвы приятно удивили. Несмотря на явную скромность оплаты, не побрезговали товарищи посетить забытые богом и искусством маленькие городки, где на ура исполняли «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас», и нам, пожалуй, единственным в этой церкви, понимающим по-русски, хотелось плакать, ибо словно исчезли расстояния и глубокие океаны, разделяющие нас с нашей пожухлой в памяти отчизной, родной нашей матерью, всегда относившейся к нам как мачеха, и уже родной в доску мачехой Канадой, принявшей нас ну не то что бы как родная мать, но принявшей нас так или иначе… Хотя впрочем, если бы «иначе», то чего бы мы все здесь ошивались? Есть среди нас, конечно, и такие штрейкбрехеры, которые, следуя за Андреем Тарковским, заявляют, что в России жить они, мол, не могут, а на чужбине не хотят… Но обычно такие типы помалкивают в тряпочку, и, главное, никому из друзей и родственников, оставшихся на родине, этот конфуз не сообщают. А то что же получается: стремились, стремились, а теперь всё? Тю-тю? А ну, марш вперед, к осуществлению канадской мечты , которая, в общем, ничем не отличается от американской, что-то в духе трех «В» – вилла, «вольво» и валюта, но, в отличие от Америки, где мечтатели наивно согласны за это пахать, в Канаде мечтают, чтобы все это досталось на халяву или попросту было выдано государством.

Так о чем это мы? Ах, о церкви! Как хочется плакать от этих голосов! Вот слышен бас. Совсем молоденький талант, а какой голос – глубокий, бархатистый. У нас дома за ужином, на который мы пригласили весь квартет, паренек признался, что вообще-то работает в крематории. Мы удивились, но он пояснил: «Ну и что, что в печь, все равно покойников отпевать-то надобно! А то не по-божески как-то получается… Мы же не язычники!» Бас торопливо и как-то смазанно перекрестился, а мы переглянулись, и действительно, не найдя в себе ничего такого уж языческого, помолчали и выпили вина. Тогда бас, вздохнув, спросил: «Не найдется ли у вас, люди Божии, чего-нибудь, так сказать, живительного ?» Я послушно принес простоявшую у нас уже полдесятилетия непочатую бутылку водки. Бас оживился. «Вы не подумайте, что это вредно. Нам, певцам, работающим на низких октавах, это даже рекомендуется. Легче низкие ноты брать!»

Разделавшись с живительной субстанцией, бас скромно подсел к роялю и стал бегло наигрывать что-то совершенно изумительное. Только через несколько минут я догадался, что он играет с листа, поглядывая в случайно оставленные на подставке ноты сонат Бетховена. Эти ноты провели у нас не менее трех десятков лет, и никогда бульшая их часть не была играна, да еще так виртуозно и тем более с листа. Вот что значит консерваторское образование! Закончив нотную тетрадь, бас вздохнул и спросил, нет ли у нас еще чего-нибудь поиграть, ну точно как спрашивают «почитать», и я достал ноты Шопена…

Вы скажете, что все это никакие не развлечения, а муть. Ну что ж, возможно, и так. В общем-то, все то, что мы считаем достижениями высшей культуры и нравственности, и есть самая настоящая муть. Ну, собрались в каменном помещении, попели, поскрипели смычками и так далее… Но в чем же альтернатива? Ночной клуб, где тетки демонстрируют невесть что невесть зачем? Кинотеатр – с пластиковым попкорном, с залом, длинным, как вагон, с неудобными сидениями, – в котором, как в вагоне, все время хочется куда-нибудь наконец доехать, но неизменно выходишь на улицу в том же месте, в котором зашел, разве что только совершенно оболваненный очередным шедевром фабрики грез?

Ах, да… Конечно… Как же я мог забыть. Ведь одним из самых удачных способов канадского времяпрепровождения в зимнее время считается боулинг, или кегельбан, называйте кому как нравится…

Итак, боулинг. Что может быть занимательнее? Надел дурацкие ботинки с чужой ноги, подошел, покатил шар, а он все кегли и посбивал. Ура!!! Истинное эстетическое наслаждение!

Ну, конечно же, можно сбежать из глуши в искрящийся огнями славный город Торонто. Зимой он выглядит особенно приветливо. Голые скользкие авеню, редкие замерзшие индусы в чалмах, море китайских иероглифов, ну и редкие рестораны русской кухни, храмы былой райской жизни, с ненавязчивым предвкушением изжоги.

Что еще? Ах, да, и, разумеется, нескончаемый шопинг, ставший единственным доступным нам пороком. Наволочки, лампы, пододеяльники, диваны, телевизоры, бананы, юбки, джинсы, шубки, туфли, пироги, сапоги, кровати, дома, автомашины, книги, авторучки, кофеварки, частные школы, места на кладбище про запас, детские кружки балета, сигареты, котлеты, парики, паркеты, нижнее и верхнее белье, поездка в Гондурас за очередной экзотической диареей, наконец… Сколько можно? Мы, как обезумевшие белки, давно уже превратились в Плюшкиных двадцать первого века, чьи жилища переполнены всяческим новоприобретенным хламом. А мы все тащим и тащим…