Борис Кригер: Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста

Я очень редко вру, почти не привираю и разве что иногда приукрашиваю, но и то не из-за своего стремления расправить павлиньи перышки, а для того, чтобы привлечь внимание слушателя. Я не вру, потому что то, о чем я говорю, обычно настолько не от мира сего и фантастично, что если бы я еще и врал, то какая-либо ценность такого разговора для меня утратилась бы. Ведь объясняя свое несогласие с Иммануилом Кантом уборщице, приходящей раз в неделю не столько прибраться, сколько прокурить мой дом и попить чаю с ванильными сушками, я работаю, делясь своими мыслями, и мне неважно, кто сидит передо мной —Платон или Платоныч из местного ЖЭКа.

Поскольку многим людям было бы неприятно сознавать, что я им плачу за то, чтобы они выслушивали мое хвастовство, я устроил в подвальном этаже своего дома самый настоящий бар, заманиваю туда иногда ничего не подозревающие души и пою их пивом, а порой и кое-чем покрепче. Выбор напитков у меня больше, чем в любом обычном баре, потому что я, к своему удивлению, сам теперь практически не пью, а гостей – жертв моего хвастовства у меня бывает немного. Угощенный гость обычно благосклонен. Я всегда пользуюсь моментом, чтобы поведать либо о своем взгляде на тотальное переустройство мира, либо о своих представлениях об эволюции старонорвежского языка.

Так вот, как-то захаживал ко мне мой дорогой друг – Марк Твен. После третьей кружки пива он загреб полную пригоршню соленых орешков и хрипло сказал мне: «Не шуми, шум еще ничего не доказывает. Курица, которая снесла яйцо, порой кудахчет так громко, словно снесла целую планету!».

Хорошо, хорошо. Я поднатужусь и снесу планету, при этом приглушенно кудахтнув так, как будто снес всего лишь яйцо… Я буду скромным.

Бедный Хвастозаврик… Он так хвастался, когда снес свое яйцо… А я сделал из этого доисторического яйца вполне прозаическую современную яичницу и теперь обречен бегать по Земле и спрашивать всех встречных и поперечных: «Вы видели, какой у меня замечательный хвостик?»

Хорошо владеть. Неважно чем. Например, пылесосом. Им можно сосать пыль. Что может быть более занимательно в воскресный вечер? Можно владеть телевизором и наблюдать, как клоуны дурачатся перед клоунами и все вместе весело смеются в перерывах между репортажами о ставших рутиной терактах. Можно владеть собой. Сидеть и пыжиться, как резиновый ежик на игрушечном горшке в детском саду. Я же предпочитаю владеть миром. Всем без остатка, и немножко чем-нибудь еще.

Многие владеют только малой частью мира. Вот паучок, например, – полноправный хозяин в своей паутинке. Он точно знает, где у него припрятаны его пауч-ковые вещички. А вот капля, например, владеет всем миром сразу, ибо отражает его целиком.

Как-то один паучок шел, шел и встретил каплю. Капля ему говорит:

– И не скучно тебе сидеть в своей паутинке? Какая ж должна быть у паука зарплата, чтобы он согласился променять восторг полета на скуку затхлого угла?

– При чем тут скука? – отвечает ей паук. – Надо терпеливо ждать, пока прилетит муха, потом заморочить ей голову паутиной и съесть. Такова жизнь, и нечего тут скучать.

– А мне было бы скучно сидеть в пыльном углу и охмурять мух… – улыбнулась капля.

– Да, но ты едва появилась из облачка, и все, что тебе дано, это головокружительный полет… а дальше сольешься ты с прочими, извините за выражение, сточными водами… Ну, и в чем здесь смысл? – попробовал досконально разобраться паучок, благо времени для подробного анализа у него было предостаточно, поскольку беспечных мух на горизонте не предвиделось.

– Смысл в том, что в миг своего полета я отражаю в себе весь мир и тем самым как бы им владею… – ответила капля.

– Глупости, – завозражал паучок, но капля его уже не слышала, она полетела, сдутая ветром, в свой головокружительный, пусть и последний полет.

Капли – это не только то, что вы закапываете в нос, чтобы зачем-то усилить и без того интенсивное при насморке соплеотделение. Капли – это не то, что вы капаете в стакан, чтобы отвлечь внимание скучающего за плечами инфаркта. Капли – это не то, что так ценит алкаш, поэтически обвив ладонью исхудалую чекушку.