Владимир Кунин - Толчок восемь баллов

Она рванулась к туалетному столику, схватила какой-то флакончик и стала совать его в руки Толика.

— Вы ей духи передайте! Это очень хорошие, французские…

— Что вы, не надо, — помотал головой Толик.

Но духи взял и сунул в карман. Постеснялся не взять.

— Большое спасибо, — сказал он Тете.

Потом он пошел прощаться к Дамиру.

Дамир сидел, упершись глазами в блюдце, и даже не пошевелился, когда Толик с неловкостью поцеловал его в макушку.

Потом Толик ушел…

Он шел по двору, когда услышал, что его зовут из форточки третьего этажа.

— Толик! Толик! — кричала Тетя и делала знаки руками — вернуться.

Рядом с ней, в нижнем стекле окна, чернела голова Дамира.

— Передумала! Отдает… — тихо, самому себе вслух выдохнул это невероятное Толик.

Одним духом он вознесся по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки!

— Вы — забыли приемник, — сказала ласково Тетя, стоя в распахнутой двери. — Вот…

Она протягивала приемник, а под ее рукой, привалившись спиной к ее животу, молча стоял Дамир.

Толик разочарованно сглотнул и не взял приемник.

— Не забыл, — негромко сказал он и медленно пошел вниз по лестнице.

…И когда он уже прошел половину двора, из форточки раздался звонкий, на всю округу, голос Дамира:

— Толик! — кричал Дамир, стоя ногами на подоконнике и едва дотягиваясь до форточки. — Я вырасту, все равно к тебе приеду! Я скоро вырасту!.. Я приеду! Я приеду к тебе!..

И через паузу, снова:

— Толи-и-ик!..

Толик кинулся вон со двора.

Мюнхен, 2005

В своем прекрасном и безжалостном к самому себе дневнике Юрий Маркович Нагибин писал: «Могучий эгоизм старости шутя гасит сентиментальные потуги памяти оживить прошлое…»

Однако избавиться от постоянного желания припомнить что-то из своего прошлого — просто невозможно. Особенно если взяться вспоминать именно тот период, когда ты находился еще в этаком — очень «мужчинском» возрасте и тебе (наверное, как и всем) были свойственны все глупости и ошибки этого возраста, сопровождаемые постоянной половой суетливостью.

И вовсе не для того, чтобы «оживить прошлое», а… черт его знает для чего!

Может быть, в компенсацию за сегодняшнюю биофизиологическую немощь?..

Иногда безумно хочется с заоблачных высот своего бессильного и «могучего эгоизма старости» припомнить самого себя — того самого, мощного и глуповатого, с вечно дымящимся от неугасимых желаний членом и постоянно мечущегося на поводу у собственных яиц.

Для приличия нужно только приправить эти воспоминания легким старческим подхихикиванием, изрядной долей кокетливой иронии и скепсиса по отношению к самому себе тогдашнему — молодому и здоровому коблу. Будто бы ты и не пытаешься «оживить прошлое», а просто так, трепа ради, рассказываешь незатейливую историйку, которая произошла с тобой уйму времени тому назад.

И это ни в коем случае не должно походить на лихие описания похождений некоего советского кавалера Фоб-лаза из Института физкультуры и спорта имени Лесгафта времен смерти Сталина и начала эры «Кукуруза — царица полей!».

Никакой сегодняшней примитивной половухи.

Историйка будет почти интеллигентная. Тем более что произошла она лет пятьдесят тому назад, когда школьницы рожали еще во вполне почтенном возрасте — лет этак в Чтырнадцать-пятнадцать, а не в десять-одиннадцать, как сегодня.

Церковь тогда еще была решительно отделена от государства. И ни один из самых прогрессивных членов Политбюро даже помыслить не мог о том, чтобы прилюдно поставить свечечку во храме, а потом, фальшиво глядя мимо нацеленного на него десятка видеокамер всех телевизионных каналов страны, истово и неумело осенить себя крестным знамением…

Время было совершенно иное. Ну, во-первых, не было видеокамер…

Господи! Какого лешего я взялся перечислять то, чего тогда не было? Не за роман же взялся — за рассказик.

Учился я тогда в знаменитом Институте Лесгафта (Ленинград, улица Декабристов, 35), куда попал по липовому аттестату, купленному за пятьсот очень-очень старых рублей на барахолке Обводного канала. А так как я никогда не учился ни в девятом, ни в десятом классе, а ушел в армию в сорок третьем — после детского дома и камеры предварительного заключения алма-атинского следственного изолятора, то в институте имени Петра Францевича Лесгафта, куда я поступил как демобилизованный — без вступительных экзаменов, мне все очень-очень нравилось!