Димфна Кьюсак - Скажи смерти «нет!»

А все-таки, может, врачи ошибаются. Случаются ведь самые неожиданные вещи. Врачи и сами это признают. Он перебирал в памяти все слышанные им в санатории рассказы, рассказы о людях, которые должны были вот-вот умереть, а потом в результате какой-то странной перемены снова уцепились за жизнь и выжили. Может, и в Джэн уже началась эта перемена к лучшему.

Он щупал ей пульс: пульс был сильнее и четче. Он принес ей термометр, но она, улыбнувшись, только покачала головой, и он отложил его.

— Давай забудем об этом, — сказала она. На ощупь ему казалось, что руки у нее стали не такие горячие. Она ложку за ложкой, не спеша проглатывала легкую пищу, которую перед отъездом научила его готовить сестра Конрик.

Горло у Джэн больше не болело. Даже кашель у нее стал слабее, и приступы мучили ее реже. И она больше не смотрела на мир тем потухшим взглядом, что появился у нее в последнее время. Она была весела, они вместе смеялись и вместе вспоминали дни, когда впервые поселились в лачуге. А потом она замолкала и лежала, глядя куда-то вдаль, за озеро, уйдя в свои счастливые мечты. И он смотрел на нее, с удивлением думая о том, что страдания сделали ее лицо еще прекрасней.

В эти дни Джэн для него заполняла собой весь мир, и, постоянно думая и заботясь только о ней, он жил теперь в каком-то особом, совершенно новом мире, в котором обостренные чувства его чутко откликались на каждое ее движение, каждую мысль.

Оттого, что это была Джэн, все, что он делал, казалось ему нетрудным: он мыл ее исхудавшее тело, оказывал ей другие, самые интимные услуги, от которых когда-то он отвернулся бы с отвращением.

Стерилизуя иглы и шприц, набирая в него бледную янтарную жидкость, он думал только о наставлениях, которые давали ему в санатории. И когда он стоял с поднятым шприцем, прежде чем ввести иглу в тело Джэн, и она шарила руками, ища еще не исколотый бесчисленными уколами кусочек тела, он старался ни о чем не думать. А если и думал, то думал не о боли, которую ей причиняет теперь, а о муках, от которых он ее избавляет. Рука его оставалась твердой, хотя во рту у него пересыхало и все будто обрывалось внутри; когда же он нажимал на поршень шприца, ему казалось, что игла вонзалась в его собственное тело.

Для Джэн эти дни были полны восторгов. Безвозвратно исчез страх, владевший ею там, в палате, где она лежала целый день под табличкой с надписью «Молчание», глядя на медленно умиравшую от удушья миссис Майерс, горло которой неумолимо разъедала болезнь. Болезненная слабость, владевшая ее телом, перешла в какое-то совсем иное качество. Джэн жила теперь в состоянии подъема, и это уносило ее за пределы боли и страха, сознание ее не туманилось больше, оно вновь обрело ясность, которая, как ей часто думалось в последнее время, начинала покидать ее. Часами она следила за облаками, плывшими в небе, за солнечными бликами, игравшими на озерной глади, за тенями, пробегающими по ее постели; прислушивалась к бесчисленным звукам мира — к стрекоту сверчка в траве, к треску трещотки-трясогузки в низкорослых кустах лилли-пилли, к шепоту сучьев шиоки и всплеску и всхлипам волн, лизавших сваи.

Иногда Барт брал ее на руки, она клала голову ему на плечо, и тогда счастье переполняло ее, слишком глубокое, чтоб выразить его словами. Любовь и благодарность к нему вспыхивали в ней ярким пламенем. И при виде его постаревшего, осунувшегося лица, седины на висках, его усталой походки, становившейся день ото дня тяжелее, слезы начинали душить ее. «Что я сделала с ним?» — думала она.

— Милый, ты столько дал мне, — говорила она ему. — Когда я поправлюсь, я отплачу тебе за все.

Она нежно касалась рукой его рта, и он на мгновение прижимал ее пальцы к губам.

После нескольких тихих дней бешеный ураган вдруг прилетел с юга. Дикие порывы ветра швыряли дождь в окно, словно пригоршню камней, хлестали по кронам деревьев и нещадно секли озерную гладь, покрывая ее мутною пеной.

С переменой погоды кончился и краткий период начавшегося улучшения в здоровье Джэн. Началось то, о чем предупреждал его доктор Хейг, — начались разнообразные нарушения функций организма, к которым он уже привык, работая в палате. Но ни предостережения доктора, ни работа в палате не могли подготовить его к перемене, происходившей сейчас в Джэн.

Он наблюдал страдания мужчин в двадцать первой палате со стороны, сейчас же ему казалось, будто страдает его собственная плоть, словно у него самого ломит кости, словно это его пульс вдруг учащается, пропадает и снова начинает бешено стучать, словно это его легким не хватает воздуха, словно это у него сдавливает и болит горло. И, прижимая к себе Джэн, раздираемую приступом кашля, он словно терзался от собственной муки.