Ирвин Уэлш - Тупая езда

Но затем он здраво рассуждает, что, когда стройку закончат, он всегда сможет проехать мимо этого места на трамвае, если захочет навестить Джинти. Это будет похоже на посещение кладбища, только очень быстрое и без болтливого священника. Эта мысль воодушевляет Джонти, и он начинает искать глазами то место, где будет находиться станция, и прикидывает, сколько у него будет времени, чтобы поговорить с колонной.

К нему подходит прораб в спецодежде, желтом жилете и каске:

— Тебе нельзя здесь находиться, парень. Для этого нужно разрешение.

— А когда уже будут готовы рельсы?

— Ох… этого никто не знает, приятель, — говорит прораб, берет Джонти за локоть и ведет к воротам на выходе. Пока он открывает ворота и выпроваживает Джонти наружу, он успевает постучать по своей металлической каске и указать пальцем на знак, который висит на заборе из проволочной сетки. — Без такой штуки тебе сюда нельзя, а чтобы получить такую, ты должен здесь работать.

Немного озадаченный, Джонти оглядывается по сторонам, затем медленно кивает головой и уходит прочь по перекопанной улице. Прораб смотрит ему вслед. Еще один строитель, который наблюдал за разговором, приподнимает бровь.

— Наверное, у парня не все дома. Жаль, да.

Джонти продолжает идти по Балгрин-роуд. На улице холодно, но он не обращает внимания. Ему нравится втягивать в легкие холодный воздух, задерживать его, а затем с силой выдыхать и смотреть, получилось ли у него дыхание дракона лучше, чем в прошлый раз. Он поворачивает на Горджи-роуд и машет кому-то, кто сидит на первом этаже автобуса № 22 и кого, как ему кажется, он знает. Человек в автобусе отворачивается. Джонти заходит к себе в квартиру, без Джинти здесь пахнет лучше, но это уже другая квартира. Скоро Джонти становится совсем одиноко. Когда неожиданно раздается звонок в дверь, он испытывает и воодушевление, и в то же время испуг.

Один взгляд в дверной глазок: большое канареечно-желтое пятно. Это Морис, отец Джинти. Джонти трясется от страха, он решает притвориться, что никого нет дома, но понимает, что рано или поздно ему придется увидеться с родней. Он набирает полную грудь воздуха и открывает дверь, чтобы впустить Мориса.

— Я знал, что это ты, Морис. Канареечно-желтый флис. Ага.

Морис выглядит очень расстроенным и опускает любезности:

— Где она? Она не звонила, она не отвечает… что-то случилось… теперь уже не до шуток, Джонти!

— Я думал, что она у тебя, Морис, ага, Морис, у тебя… — говорит Джонти и идет в гостиную.

Морис нетерпеливо идет следом, толстые линзы его очков увеличивают глаза до маниакальных размеров.

— С чего бы ей быть у меня?

Джонти чувствует, что он, как никогда, близок к тюрьме. Он оборачивается и встречается с изможденным, наполовину спрятанным за очками лицом Мориса, неожиданно в его воображении рисуется картина, на которой он делит одну камеру с закоренелым зэком. С губ Джонти срывается полуправда, полуложь:

— Мы рассорились, Морис, если честно, ага, повздорили мы… точняк, я думал, она пойдет к тебе, а она просто ушла и так и не вернулась, если честно. Я думал, она пойдет к тебе, Морис, точняк, я так и думал.

— Из-за чего это вы рассорились? — спрашивает Морис, и в нос ему бьет зловоние, ничего хорошего не предвещающее.

— Я поймал ее в этом «Пабе без названия» в ту ночь, когда была Мошонка. Она была в тубзике, с другим парнем. Нюхала эту хрень. Точняк, нюхала странную хрень.

— Наркотики? — выкатывает глаза Морис, и Джонти вспоминает змею в «Книге джунглей». — Господи Исусе! — Морис плюхается на диван, но сразу же жалеет об этой опрометчивой передислокации, потому что ему в задницу впивается сломанная пружина. Он с недовольным видом двигается в сторону. — Ну, этому она уж точно не у меня научилась. Точно! Я знал, что она много чего себе позволяет с парнями, но о наркотиках я даже не догадывался. Я думал, что мы воспитали в ней здравый смысл…

— Точняк, странную хрень себе в нос, это она любила, ага, любила… — с тяжелым сердцем признается Джонти, он чувствует, что придает Джинти, рассказывая об этом. Он присаживается на диван рядом с Морисом.

— Моя Вероника, упокой Господь ее душу, никогда такой не была, — признается Морис, в то время как его увлажняющиеся глаза образуют за очками еще один блестящий слой. — Ни с наркотиками, ни с мужчинами. — Он награждает Джонти испытующим взглядом. — Она была невинна в первую брачную ночь, представь себе.

— Как Иисус?

— Лучше, чем Иисус! — хмурится Морис. — Как чертова Мать Иисуса! Как Дева Мария, ни один мужчина к ней не прикоснулся!