Ирвин Уэлш - Тупая езда

А Карен продолжает:

— Она была ему противна, он сам мне сказал, — говорит она и строит нехорошую гримасу, такая появляется на лице у всех в «Пабе без названия», когда они сердятся. — Вот почему он ушел в первый раз, а затем снова, уже после того, как вернулся!

Она смотрит наверх, на мою маму, тем взглядом, который я называю недобросердечным, как будто это мама во всем виновата. Но это неправда. Точняк. Потому что виноват он. Этот Генри Лоусон. Точняк. Затем Карен снова понижает голос так, что, даже по-прежнему сидя рядом с ней на диване, мне приходится напрягать слух, чтобы ее услышать.

— Он пробирался ко мне в комнату. Когда мы этим занимались, он засовывал мне в рот свой носок. Он говорил, что это было нужно на тот случай, если я издам какой-нибудь звук, но я едва могла дышать; думаю, что это просто сильнее его возбуждало… — Глаза Карен плотно сжимаются, а затем она открывает их снова.

Мне все это не нравится, теперь я чувствую себя совсем грязным.

— Иногда через тонкие стены было слышно, как она плачет, зовет его. Думаю, она знала, чем мы там занимаемся…

— Я никогда не знал…

— Тогда я была худой, не придерешься. Но теперь она заполучила назад то, что хотела. — Карен смотрит на потолок и делает двумя пальцами знак «V». — Я словно ее пленница! Я ничего не могу поделать! Я и на улицу-то почти не выхожу! Только до магазина один раз в день, и то на час!

— М-да… — говорю я и чувствую, как Карен перекатывает свое большое тело, вжимая меня в спинку дивана.

Она упирается локтем, кладет на него голову и поворачивается ко мне:

— Слушай, а если малышка Джинти не вернется? Просто вдруг так случится, не обижайся, ты мог бы вернуться сюда, а, Джонти? Помогал бы мне присматривать за мамой? У тебя была бы твоя прежняя комната, Джонти!

— Может быть, — говорю я, — но Джинти вернется.

— Может быть, — говорит она, а я встаю с дивана и иду наверх, проведать маму.

Карен приносит маме пиццу перекусить. Она порезана на множество мелких кусочков. В комнате стоит сладковатый запах и витает легкий душок тошниловки, прямо как в «Пабе без названия» по утрам. На улице день, но шторы все еще задернуты. Я вижу, что на кровати лежит какая-то большая куча. Вот на что это похоже, точняк, на большую кучу. Понять, что это моя мама, можно, только увидев два голубых глаза и почти белые седые волосы. Как будто ее всю проглотил большой слизняк и выглядывают только глаза. Она раздалась еще сильнее, точняк, так и есть.

— Здарова, мам! — Я целую ее туда, где должна быть щека.

Мама не может как следует повернуть голову, вместо этого она вращает глазами в мою сторону.

— Чем вы двое там занимались?

— Ничем, — говорит Карен, — просто угостила Джонти пиццей. Вот и тебе тоже принесла немного, уже все порезала.

— Было ужасно шумно!

— Ну, ты же знаешь Джонти! У него одни проделки на уме! Он меня защекотал. — Она смотрит на меня и смеется.

— Я думала, вы уже вышли из этого возраста, — говорит мама, по-прежнему не поворачивая своей большой головы на подушке. — Ладно, — вздыхает она, совсем запыхавшись, — там под раковиной лежат эти пластиковые мешки из магазина, — говорит она. — Ты знаешь какие, Карен.

— Ага.

— Под раковиной, мешки, Карен, пусть Джонти их заберет! Только не все, несколько, прошу тебя!

— Да он и не захочет их брать, мам, — говорит Карен.

— Почему это не захочет? — Она смотрит на Карен, потом ее глаза, посаженные в голову, как в кусок теста, поворачиваются ко мне. — Возьми их, Джонти, сынок! Пакеты всегда пригодятся!

— Хорошо, мам, — говорю я, — я знаю. Я возьму их. Возьму. Точняк, точняк.

Карен ставит поднос с тарелкой поближе к маминой голове. Мама вытаскивает из-под одеял большую мясистую руку и берет поднос. Карен помогает ей приподняться и подкладывает под спину еще подушек. Мама начинает сгребать кусочки пиццы и картошки фри в кучу и набивать ими рот.

— Вкусно, хрустят, — говорит мама, и тут она права: картошечка и пицца у Карен всегда хрустящие.

— Да, я знаю, что ты любишь, когда пицца тонкая и хрустит, — говорит Карен. — Как сухарик.

— Да… отлично хрустит… — говорит мама.

Может показаться, что для толстого человека моя мама слишком медленно ест, но в том-то и секрет: медленно, но верно, и вот она уже жутко, жутко толстая. Нужно отдать должное ее упорству, точняк, ага.

— Ну, расскажи мне, чем ты занимался, мой малыш Джонти, — спрашивает она. — Как Хэнк? Все еще живет с той нахалкой? Даже не зайдет проведать свою старую мать! Пеникуик ему уже не по чину?