Ирен Роздобудько: Пуговицы

Люди сновали между ними.

И каждый раз, разминая в пальцах сигарету, он думал, что видение исчезнет.

Но оно не исчезало.

Женщина сидела и смотрела на него, или — сквозь него — тем же взглядом, который был в то время на лицах многих.

Он отбросил сигарету, которую за эти минуты выпотрошил до конца, и понял, что это действительно она — «Царевна-лягушка»…

Но теперь она напоминала общипанного котенка, уцелевшего на пепелище.

Он не удивился.

Не вздрогнул.

Не изменил выражения лица.

Лишь констатировал: это не смерть, и не призрак, и не последствие контузии.

Это была она, Лика.

И она смотрела на него так же — спокойно и прямо.

Ведь все пережитое здесь делало невозможное возможным на много лет вперед.

Он встал, обошел толпу и сел рядом с ней.

Обхватил за плечи — так, как обнял бы любого из собратьев.

Почувствовал запах гари от ее одежды.

— Пошли… — сказал он. — Все кончилось…

— Там… — Она кивнула куда-то в сторону, где суетились люди. — Саша… Михаил… И… то…

Ее губы дрожали.

— Мы всех найдем, — кивнул он. — Не надо. Мы всех найдем. Обещаю.

Ее надо было вывести отсюда.

Он поднял с земли ее рюкзак.

— Это — твой? Пошли домой. Метро работает…

И повторил:

— Все кончилось…

Он взял ее за руку и почувствовал, что ее пальцы твердые, как деревяшки, — такие же как у него после работы, которую они выполняли вместе — здесь, на Майдане.

Они спустились в метро и ехали, стоя в углу, чтобы не привлекать внимание тех, кто имел приличный вид и спешил на работу.

В очередной раз его обожгла мысль, что жизнь течет параллельными руслами и никто из пассажиров не догадывается, что несколько часов назад он, сейчас напоминающий бомжа или погорельца, карабкался вверх к Октябрьскому дворцу и мог погибнуть. И не ехал бы сейчас здесь, среди них, живых, под их любопытными взглядами.

Он прижимал ее к себе — только ради того, чтобы она не упала, и вдыхал запах, который привык вдыхать там, наверху, за эти долгие месяцы, запах, который отныне всегда будет с ним, — запах дыма.

Он мог бы спросить, как она оказалась здесь.

Вероятно, это было бы логично.

Сказать, что искали ее.

Рассказать о Елизавете. О Дезмонде Уитенберге.

Спросить о дальнейших планах…

Но теперь это не имело значения. Это могло остаться на далекое «потом» и — скорее как мостик к какому-то мифическому и неясному будущему.

Время сместилось. Прошлое, в котором была куча связей, — стало тем, что утратило значение здесь и сейчас.

Они просто ехали в метро.

Затем шли по знакомому переулку к знакомому дому — тому самому, куда десять лет назад подъехало такси, чтобы отвезти молодую перспективную студентку на вокзал, а дальше — на «пленэр», а затем — покатить в неизвестность.

…В квартире было тихо и пусто.

Только разбросанные вещи, затоптанный пол, одеяла на нем и посуда на кухне говорили о том, что здесь жили люди. И их было много. Но после утренних событий было ясно, что мало кто захочет провести ночь здесь, на окраине.

После победы.

И всего того, что должно было произойти вечером там, где утром пролилась кровь и откуда они только что выбрались, как два общипанных, но непобедимых бойца.

С порога он бросился набирать воду в ванну, метнулся в кухню в поисках того, что можно было бы назвать едой.

А когда снова выскочил в комнату, увидел, что она стоит, как стояла: в одежде, которая будто прилипла к ней, с рюкзаком в руке, в шапке. Даже не сняла свои обрезанные грязные перчатки.

Значит, надо заняться и ею.

Он стянул с нее куртку, под которой оказалось два мужских рваных свитера, усадил на диван, расстегнул «молнии» сапог — под ними тоже были двое носков — мужских и рваных. Все бросил в угол.

Полез в шкаф, достал то, что осталось здесь от Елизаветы, — халат, домашний байковый костюм, тапочки. Нашел чистое полотенце.

Все эти действия показались ему такими же обыденными, как и их встреча, как и ежедневная «работа», которую он выполнял в течение этого времени. Как все течение жизни, в котором пафос красных дорожек иногда выглядит насмешкой по сравнению со всем тем, что делаешь ежедневно.

— Ванна — горячая. Сейчас я приготовлю омлет, — сказал он, тыча ей в руки полотенце. — Что у тебя? — кивнул на мокрый рюкзак.

Его, наверное, тоже надо было вывернуть и выбросить в угол, как выбрасывают и сжигают вещи тифозного больного.

Она поняла. Вынула оттуда блокнот, пару карандашей и бросила рюкзак туда, где лежала одежда.