Ирен Роздобудько - Пуговицы

Такое впечатление, что попали на другую планету.

Всю дорогу Дезмонд возбужденно, без умолку говорил.

— Ребята говорят — это уже все! Супер сегодня! Министр МВД «проснулся» — теперь им всем крышка! Вся ответственность — на командирах спецподразделений. Теперь они уходят. Ты же видел? Видел?! Они уходят, старый!!! Мы как поперли вверх, к Октябрьскому… Ну, думаю: все… А они отступать начали! Там сейчас — тихо. Дождь… Петрович, Витька… еще один парень… Лежат… Надо подобрать…

Я, как мог, успокаивал его.

Собственно, он рассказывал то, что мы видели вместе.

За окнами действительно моросил дождь. Почти весенний.

И улицы опустели. Ни одной черной тени.

— Лиз! Где Лиз?!! — кричал Дезмонд, хромая по номеру. — Она обещала снимать из окна!

Он открыл дверь ванной, заглянул в шкаф…

Я силой уложил его на кровать.

И набрал номер Лизиного мобильного.

Она сразу откликнулась:

— Я в «Октябрьском». Здесь куча раненых и убитых. Буду здесь до вечера.

Я сказал, что оставлю Дезмонда в номере, вызову врача, чтобы ему вкололи обезболивоющее и снотворное, ведь он рвется искать ее.

Но снотворное не понадобилось. Когда я обернулся, Дез уже спал: видимо, сказались три бессонные ночи.

Я выглянул в окно.

Внизу, под отелем, копошились люди. Их движения показались мне замедленными, как в рапиде. Тот «рапид» включился в моей голове?…

В номере было тихо. Очень хотелось пристроиться на диване, даже ноги заболели и голова стала тяжелой, как херсонский арбуз. Я смотрел вверх, на Институтскую, где от асфальта поднималась пыль, и глазам не верил: там, где несколько часов назад мы бросались под пули, прорываясь вперед маленькими стайками, не было ни одного силовика.

Их словно корова языком слизала.

Иначе не скажешь…

…Изначально я был из тех, кто ратовал за «мирное развитие событий».

В ноябре мне казалось, что власть не выдержит такой мощной волны возмущения и пойдет на уступки. Не совсем же они там идиоты!

Каждое утро, включив матери очередную комедию, я брился, одевался теплее и отправлялся на Майдан, как на работу. Хотя это и была моя работа: я снимал, это во-первых. Во-вторых — «создавал количество». Ведь нас должно быть много. И каждый раз меня охватывал страх: придут другие.

Другие приходили так же, как и я.

И количество не уменьшалось.

Как грибы, виростали все новые и новые палатки. В сердце Майдана образовался целый «научный городок», где преподаватели и политологи читали всем желающим лекции, на экранах возле сцены крутили документальные фильмы, которые годами валялись на полках кинематеки. Кроме основной революции, здесь еще происходила и культурная. И это меня очень радовало.

Вечером выступали вокальные группы…

А в воздухе висел вопрос: сколько так будет продолжаться?

Год? Два?

До новых выборов?

Лишь — «мирным путем»?…

Правительственные «Васьки» «слушали и ели». И, вероятно, ждали того времени, пока мы все превратимся в маргинальных клоунов маргинального шоу.

Несмотря на неутешительные мысли, я не спешил присоединиться к отрядам «самообороны»: там, по-моему, были слишком молодые. Нашел «афганцев», прибился к ним. Но и среди них не нашел определенного ответа на вопрос: что дальше.

Те, кто когда-нибудь хотя бы один раз видел смерть, были против слишком решительных действий.

Это была «тяжелая артиллерия», которая ждала дальнейшего развития событий, но не торопила их. «Разве они (имелись в виду «зеленые салаги») знают, как подводить БТРы?» — говорили, улыбаясь. И… выжидали, когда пойдут эти БТРы.

А «салаги» рвались в бой, имея за своими студенческими плечами лишь опыт компьютерных игр. И, откровенно говоря, они нравились мне больше…

Каждый вечер я заходил к Николаю, чтобы погреться, поговорить о смысле жизни и роли интеллигенции, повыстраивать прогнозы — «с кровью — или без».

Говорили- говорили…

Пока (кажется, в тот день, когда состоялся первый бой у стадиона на Грушевского) я не почувствовал, что больше не могу болтаться туда-сюда в ожидании того, что кто-то сделает за тебя то, что должен сделать ты.

Плюнул на все — разговоры, прогнозы и горячие чаи на теплой кухне.

Сказал матери, что еду в командировку. И начал основательно собираться.

Мать с подозрением посмотрела на меня:

— Надолго?

— Как получится, ма, — сказал я. — Дней на пять…

Забегая вперед, не могу не вспомнить, как в один из дней, когда я заходил домой — помыться и поменять белье, застал ее у плиты. Она сидела на стуле (ведь стоять ей было трудно) и жарила целую гору налистников.