Евгений Лукин: Нон-фикшн

Выделим три следующие странности.

Во-первых, все благозвучные птицы и звери – сами не местные (ласточка – и та мигрант). Они обитают в Африке, в Индии, на худой конец в уссурийской тайге – где угодно, только не в средней полосе России.

Во-вторых, большинство из них – хищники. Всё травоядное в приложении к нам звучит бестактно. Кроме лани и ещё там кого-то занесённого в Красную Книгу.

В-третьих, они поголовно дикие. Не дай бог, если тебя сравнят невзначай с домашним животным! Позору не оберёшься.

Что же из этого следует? А следует из этого то, что великий и могучий, правдивый и свободный страсть как не любит тех, кого мы приручили (собака, индюк). Ему, как видим, больше по нраву наши враги и жертвы (и лев, и лань). Далеко не все, естественно. Как уже упоминалось, крыс, гиен и ворон – несчитано-немерено. Что же касается домашних животных, то, кажется, исключений среди них не бывает вообще. Нейтрально звучит одна лишь кошка, но только потому что гуляет сама по себе.

Интересные пристрастия у нашего языка, правда?

Ему не нравится то, что мы сделали с домашними животными.

Ему не нравится то, что мы делаем с дикими животными.

Ему нравится то, что дикие животные делают с нами.

Но хватит о дальних родственниках, вспомним о близких. В отряде приматов что ни вид – то пощёчина роду людскому. Мы не знаем ни единой обезьяны, с которой можно было бы безнаказанно соотнести меру всех вещей. Лемуры? Ну, эти похожи больше на тех же кошек, нежели на двуногое без перьев и с плоскими ногтями.

Вот мы и приблизились вплотную к царю природы. Продолжив ряд, неминуемо получишь вывод, что нет ничего оскорбительнее, чем отказ от сравнения. Достаточно просто назвать человека человеком, чтобы опустить его до конца.

Ан нет! Выясняется вдруг, что человек – царь, венец, мера и вообще звучит гордо.

Те, кто не знаком с программными документами партии национал-лингвистов, скорее всего, решат, будто причина данной непоследовательности – вульгарный инстинкт самосохранения. Дескать, потому-то и сберегли душевное равновесие, что вовремя научились останавливать мысль. Выжили не благодаря разуму, а вопреки ему.

Или даже благодаря глухоте в отношении собственной речи.

Всё, однако, обстоит несколько сложнее, но об этом чуть позже, поскольку пропущена такая обширная залежь словес, как имена артефактов. Умолчать о ней было бы несправедливо и нечестно.

Итак, произведения рук человеческих.

Достаточно первого взгляда, чтобы и здесь выявить подмеченную ранее странность: мы злимся, будучи уподоблены чему-нибудь насущному, и млеем, когда нас равняют с бесполезным, а то и вредным. Лишь бы оно было красивым!

Кирпич, балка, булыжник, надолба – хотелось бы вам услышать нечто подобное в свой адрес?

Станок, тормоз, шестерёнка, винтик?

Шляпа, валенок, хлястик, штанина?

Колбаса, буханка, лапша, котлета?

А изделия-то ведь всё полезнейшие…

Исключения опять-таки редки и сомнительны: из механизмов – мотор (он же двигатель), из продуктов питания – кое-какие спиртные напитки (шампанское, например), из одежды – даже и не знаю…

Совершенно иначе обстоят дела с орудиями убийства. Особь, уподобленная вами холодному оружию (кинжалу, стилету), возможно, ошалеет, но неизбежно проникнется уважением к себе и благодарностью к вам. А вот оглушающими снарядами (палицами, булавами) лучше никого не называть, что, кстати, на мой взгляд, свидетельствует о меньшей эффективности ударных приспособлений по сравнению с колюще-режущими.

В любом случае язык явно предпочитает старые, испытанные временем средства уничтожения чудесам научно-технического прогресса. (Вспомним незабвенное: «Пуля – дура, штык – молодец».) Пулемёт, бомба, танк в приложении к человеку звучат несколько насмешливо. Зато неплохо звучит истребитель. Да и перехватчик тоже.

Короче, та же история, что с хищниками. Красиво, опасно, лестно. Но опять же не без уродов (рогатина, гаубица).

Патентованно ласкают слух одни лишь произведения искусства. Много ли найдётся людей, которых бы не тронуло сравнение с картиной, статуей, мелодией, поэмой? Надо думать, искусство – единственный род человеческой деятельности, угодный языку (архитектуру, понятно, в расчёт не берём, поскольку бесполезное сочетается в ней с насущным).

Подведём черту.

Напрашивается догадка, что язык позволяет нам говорить о самих себе хорошо, поскольку мы – его носители, а носителей надо беречь и не слишком огорчать. Но подспудно он питает к нам глубокую неприязнь.