Петр Муравьев - Полюс Лорда

Последнее замечание Кестлера задело падре за живое.

– Это потому, дорогой мой, – отвечал он, – что человек все еще не проникся духом заповеди: возлюби ближнего, как самого себя!

Кестлер мягко улыбнулся.

– А вы думаете, что когда-нибудь возлюбит?

Падре хотел ответить, но в это время Ветольди стал подыматься.

– Мне пора, вы уж извините… – сказал он, чем-то недовольный.

Вслед за ним поднялся и падре. Кестлер хотел последовать за ними, но я удержал его.

– Оставайтесь ночевать! – предложил я. Он молча кивнул.

Доставив падре на какое-то собрание, а Ветольди к автобусной станции, я вернулся домой.

Кестлера застал дремлющим в кресле перед пылающим камином. В гостиной было жарко, но сейчас мне это было приятно. Я придвинул к камину другое кресло и уселся. Только тогда Кестлер открыл глаза.

– Ты уж прости, что я здесь похозяйничал! – Он виновато показал головой на огонь.

– Напротив, вы это отлично придумали. В этом доме всегда было холодно. Вы открыли огонь, Кестлер!

Мой гость улыбнулся:

– Это я тоже взял у природы.

– Сомневаюсь! Животные не грелись у костра.

Мы замолчали. Мягкие отсветы пламени бродили по сумеречным стенам, отражаясь вспышками в стеклах картин. Мимо самого моего уха пролетел жучок и, ударившись о стенку, звонко шлепнулся на полку.

Неожиданно пламя в камине занялось, осветив красивый профиль Кестлера. Глаза его, широко открытые, смотрели на огонь. Не поворачивая головы, он тихо спросил:

– Почему ты не переехал ее, Алекс?

Вот уж некоторое время, как я стал подыскивать более комфортабельную и просторную квартиру. Для этой цели я облюбовал район 70-х улиц. По совету знатоков, я запросто заходил к управляющим зданиями и договаривался о том, чтобы дали мне знать, когда освободится подходящее жилище. Разумеется, уславливались и о вознаграждении, в залог какового я тут же выдавал щедрые чаевые.

Долго ни от кого было не слыхать, и я совсем было приуныл, когда неожиданно позвонил один из моих подручных и сообщил, что освобождается хорошая квартира.

Я немедля приехал на инспекцию. Квартира оказалась великолепная – на десятом этаже, с видом на Ист-Ривер. На другой же день я подписал контракт.

Прошло еще три недели, и я перебрался в новое пристанище. Туда же доставили часть наспех купленной мебели.

Когда я позвонил Дорис, она захотела не откладывая посмотреть, как я устроился. В тот же вечер она впервые посетила мое новое жилище.

Оно ей понравилось. Она долго ходила из комнаты в комнату, затем прошла в столовую, где помешался бар.

Гостиная еще не была полностью обставлена. Там стояли диван, кресло, рядом – столик для коктейлей. Две этажерки с книгами сиротливо ютились у голой стены.

Дорис вошла с наполненными стаканами.

– Сегодня отпразднуем новоселье! – весело сказала она и уселась рядом.

– Нет, погоди! – отвечал я. – Отпразднуем, когда все будет готово!

– Разве тебе сейчас плохо?

– Плохо? С тобой мне всегда хорошо. А настоящее новоселье началось у меня в тот вечер, когда ты впервые пришла. Помнишь тот вечер, Дорис?

– Помню.

Я взял ее за руку.

– Послушай, – начал я, – я ничего у тебя не прошу, ни заверений, ни обещаний; ты уже дала мне больше, чем я мог надеяться получить. Но иногда у меня бывает чувство, будто я живу под придуманным зонтом. Мне так хочется его убрать, хочется, чтобы наверху снова было небо, ясное, чистое…

Дорис вопросительно посмотрела на меня, потом рассмеялась:

– А вдруг там облачно… дождь? Иногда зонт – это хорошо!… – Но, заметив у меня в лице упрек, она виновато прибавила: – Не нужно об этом, Алекс! – Она улеглась на диване, положив голову ко мне на колени. – Не нужно! – прошептала она, смотря мне в глаза.

Юбка едва покрывала ее ноги, длинные, круглые, плотно сжатые в коленях. В разрезе платья обрисовывались мягкие контуры груди. Ресницы ее вздрагивали, а руки протянулись ко мне.

Я мог бы поцеловать ее и так, но вместо этого соскользнул с дивана и, став рядом на колени, наклонился к ее влажному рту.

Прошло около двух месяцев. Новая квартира была окончательно обставлена, и теперь я чувствовал себя заправским буржуа.

Как-то я пригласил к себе Майка и Пита. Сознаюсь, тщеславие сыграло тут не последнюю роль. Пропуская их в дверь моего жилища, я небрежно обронил:

– Это – моя холостяцкая конура! – И с удовлетворением отметил, как у обоих вытянулись лица. Майк даже крякнул: