Петр Муравьев - Полюс Лорда

Мне послышалось, что Дик пробормотал себе под нос:

– Ну и зверюга!

Когда пачка снова улеглась перед Брутом, воцарилось молчание. Все понимали, что нам предстоит. Лица были напряжены. Значит, я был не один; от этой мысли мне стало легче.

Брут откашлялся; он сидел прямо, крепко держась руками за края стола.

– Сейчас, – сказал он, – мы приступим к решению главного вопроса: заслуживает ли преступник, Генри Паркер, исключения из человеческого общества? Голосование будет тайным. Если хотя бы один из нас проголосует «против», акция не состоится. – Брут вынул стопку листков и пачку карандашей и передал соседям справа и слева. – Решайте, господа, – добавил он, – а затем сложите билеты и опустите вон в ту коробку!

Голосование длилось недолго. Через несколько минут коробка стояла перед Брутом. Он поднял ее, перевернул несколько раз, потряс и передал соседу, заметив:

– Тройка справа просмотрит билеты.

Приближался решительный момент. Первый билет – «за», второй тоже, и третий, и четвертый… Напряжение нарастало. На какую-то долю секунды даже пожелалось, чтобы вышло «против»… Что это было: страх, неуверенность в нашей правоте? Не знаю, но думаю, что такое колебание возникло не у одного меня.

…Пятый – «за», шестой и, наконец, восьмой… Все было кончено! Брут, приняв коробку с роковыми билетами, смотрел прямо перед собой тем невидящим взглядом, какой бывает у людей сильных, но поддавшихся глубоксму чувству.

Наконец взгляд его прояснился.

– Итак, – сказал он – все решено! В ближайшее время я свяжусь с теми, кому придется заняться этим делом. Теперь же позвольте считать собрание закрытым! – С этими словами он поднялся, его примеру последовали другие.

Вышел я вместе с самым молодым. Я не без любопытства поглядывал на него. Поль – так звали моего спутника – был по виду совсем еще мальчик, с добрыми, мягкими чертами лица. Из всех участников организации он, пожалуй, меньше всего походил на заговорщика. На момент у меня даже шевельнулось сомнение – разумно ли было втягивать в дело этого юнца? Но я тут же вспомнил его блестящие глаза, которые он не отрывал от Брута. Я подбадривающе посмотрел на него и спросил:

– Как это вы… решились?

Поль нисколько не обиделся; похоже было даже, что ожидал такого вопроса…

– Мне всегда хотелось сделать что-нибудь такое… – Он замялся.

– Что сделать?

– Это трудно объяснить, но непременно такое, где я мог бы… чем-нибудь пожертвовать. Ведь у нас как, ведь только и слышно: больше прав! Больше свобод, денег! – А когда спросишь: – А что ты сам согласен дать? – на тебя смотрят как на сумасшедшего!

Мы стояли на углу, у спуска к сабвею.

– Вы студент? – спросил я.

– Да.

Я взглянул на моего спутника и заметил в нем волнение. Он явно порывался что-то сказать.

– Говорите, Поль!

После короткого колебания он тихо не то спросил, не то обронил:

– Вы полагаете, что мы имеем на это право? – И так как я молчал, он взволнованно продолжал: – Ведь это не убийство, не преступление?

На момент я почувствовал острую жалость к этому мальчику. Мне захотелось взять его за плечи и сказать ему прямо в лицо: «Да, преступление, как там ни объясняй, ни обосновывай, потому что отнять у человека жизнь самосудом – это убийство!» Но я этого не сказал. Во мне самом все смешалось, и я, выхватывая из памяти знакомые фразы, торопливо произнес:

– Нет, Поль, это не убийство, это акт самозащиты! Не наша вина, что нам приходится… – Больше я ничего не мог из себя выдавить, но и этого оказалось достаточно, чтобы помочь моему собеседнику преодолеть свою растерянность.

– Я тоже так думал, – отвечал он, – только не был уверен… Спасибо! – Поль еще потоптался на месте и, улыбнувшись, протянул мне руку. – Рад, что и вы… Прощайте! – так и не закончил он фразы и, повернувшись, стал спускаться в недра подземки…

В больших современных городах контрасты – узаконенное явление. К огромным небоскребам настороженно лепятся уцелевшие трех-четырех-этажные карлики; бок о бок с царственными «кадиллаками» трясутся старенькие машины, до неузнаваемости исковерканные временем и небрежностью своих владельцев; перед слепящей ясностью витрин валяются кучи мусора… Можно ли вообще описывать город – какой угодно город – без того, чтобы в сотый раз не упомянуть о вещах столь хорошо знакомых каждому? А люди? Целеустремленные и солидные, несущиеся неуклонно в нужном направлении, и тут же другие, полегче на вид, фланирующие без цели и задания, а то и с сомнительным заданием. Это – городские бездельники! Они представлены в более богатом спектре: от жизнерадостных и нарочито наивных туристов, щелкающих аппаратами перед каждым пустяком, вежливых, как английские лорды, и доверчивых, как коровы, и до бродяг и всяческого иного сброда, пьяного ли с утра, успокоенного ли наркотиками или взвинченного видениями, так легко произрастающими среди этого скопления железобетонных громад, изрытых, как оспой, глазницами окон…