Дэвид Седарис - Одень свою семью в вельвет и коттон

Я никогда не верил, что грабитель умер от голода в дымоходе. Я не верю, что его скелет свалился в очаг. Но я верю в привидения, особенно когда Хью в отъезде, и я остаюсь в селе один. Во время войны наш дом занимали нацисты. Предыдущая хозяйка умерла в спальне, как и хозяйка, владевшая домом перед ней, но их призраки меня не беспокоят. Я знаю, что это глупо, но я опасаюсь зомби, бывших жителей села, которые разгуливают в ночных рубашках, испачканных гноем. Примерно в четверти мили находится деревенское кладбище, и пожелай его обитатели выйти за ворота и повернуть налево, они сразу наткнутся на наш дом, третий от угла. Включив все лампы в доме и улегшись в постель, я разрабатывал план действий на случай их маловероятного визита. Самым разумным было бы спрятаться на чердаке, но перед этим надо запереть дверь, но на это уйдет время, а как раз времени-то и нет, когда зомби тесными рядами лезут в ваши окна.

Бывало, я часами лежал без сна, но теперь, если Хью не возвращается на ночь, я просто не ложусь и стараюсь чем-нибудь себя занять: пишу письма, чищу печку, пришиваю недостающие пуговицы. Белье я не стираю, потому что машина работает очень громко и может заглушить другие, гораздо более важные звуки, а именно шаркающие шаги живых мертвецов.

В ночь, когда к дому подъехал фургон, я был в кухне, служившей заодно и гостиной, и пытался собрать сложную модель «Прозрачного человека». Тело у него было из прозрачного пластика, а внутри помещались органы – их цветовая гамма колебалась от ярко-красного до матового фиолетового, печеночного. Мы его купили в подарок тринадцатилетнему мальчику, сыну наших друзей. Он объявил, что это фигня, имея в виду «никчемная, противная вещь». Летом за год до этого он собирался стать доктором, но за последние несколько месяцев изменил свое намерение, решив стать модельером обуви. Я предложил ему оставить хотя бы ноги, но он с презрением отвернулся, так что пришлось дать ему двадцать евро, а модель оставить себе. Я только отделил пищеварительную систему, как над головой у меня раздался знакомый шум, и я уронил половину прямой кишки на пол.

В боковом дворе растет ореховое дерево, и Хью каждый год собирает орехи и раскладывает их на чердаке для просушки. Вскоре после этого появляются мыши. Я не знаю, как они взбираются по лестнице, но как-то им это удается, и орехи Хью – первый пункт у них по списку. Орехи слишком большие, чтобы утащить их в зубах, так что мыши катят их по полу, подталкивая к своим норам, которые сооружают в узких щелях между стеной и карнизом. Добравшись до щели, они обнаруживают, что орехи не пролазят, и, хотя мне это кажется очень забавным, Хью думает иначе и расставляет по всему чердаку мышеловки, которые я обычно обезвреживаю, прежде чем мыши успевают до них добраться. Вот если б это были крысы, тогда другое дело, но парочка мышей? «Да что ты в самом деле, – говорю я. – Что может быть симпатичнее? «

Иногда, когда перекатывание начинает действовать мне на нервы, я зажигаю свет на чердаке и делаю вид, будто поднимаюсь по лестнице. Это их успокаивает на некоторое время, но сегодня мой прием не сработал. Шум не утихал, но звук был такой, как будто что-то не катят, а волокут. Кусок шифера? Большой кусок жареного хлеба? Я снова включил свет, и, поскольку шум продолжался, поднялся наверх. Я увидел, что в одну из мышеловок, расставленных Хью, попалась мышка. Стальная перекладина опустилась ей на спину, и она крутилась вокруг собственной оси не в смертельных судорогах, а твердо решив научиться жить в новых условиях. Казалось, она говорит: «Я могу к этому приспособиться. Честно. Только дайте мне возможность».

Я не мог оставить пойманную мышь, сунул ее в картонную коробку и снес вниз на крыльцо. Я решил, что свежий воздух взбодрит ее, и, оказавшись на свободе, она сбежит по лестнице в сад, оставив за спиной дом, с которым у нее теперь связаны такие тяжелые воспоминания. Мне следовало поднять перекладину пальцами, но я боялся, что мышь попытается меня укусить, и поэтому, придерживая мышеловку ногой, я пытался открыть ее металлической линейкой. Это было глупо. Не успев подняться, перекладина тут же защелкнулась снова, на этот раз на мышиной шее. Следующие три попытки оказались столь же безуспешными – когда мышь, наконец, высвободилась, каждая кость у нее была переломана как минимум в четырех местах. Она, спотыкаясь, побрела по коврику, и было ясно, что лучше ей не станет. Даже ветеринар не смог бы собрать эту мышь, и, чтобы избавить ее от мучений, я решил ее утопить.