Ирвин Шоу - Люси Краун

Он покачал головой и заставил себя улыбнуться сыну. Мальчик шел по лужайке навстречу отцу. Приблизившись, он настороженно и серьезно посмотрел на Оливера. Потом он остановился прежде чем сделать последний шаг. — Привет, папа, — сказал он выжидающе.

Оливер подошел к Тони, положил руку на плечо мальчика, и поцеловал его.

— Привет, Тони, — ответил он. Не снимая руки с плеча сына, Оливер направился обратно к крыльцу.

— Я готов, — сказал Тони, показывая на чемоданы, расставленные на крыльце. — Можно нести багаж в машину?

Оливер промолчал. Он снял руку с плеча Тони и медленно пошел к плетеному креслу. Тяжело, по-старчески, опустившись в него, он обратил взгляд на ребенка.

— Я думал, что мы должны были уехать еще в три, — сказал Тони.

— Подойди ко мне, Тони.

Нерешительно, будто в ожидании наказания, Тони пересек веранду и остановился перед креслом отца.

— Ты злишься на меня, папочка? — тихо спросил он.

— Нет. Конечно же нет. С чего бы мне злиться на тебя?

— За то, что я позвонил тебе тогда, — Тони глядел в пол. — За то, что я рассказал тебе… Что я видел… Оливер вздохнул.

— Нет, — сказал он. — Ты не виноват.

— Я ведь должен был сказать тебе, правда? — молящим голосом говорил Тонги.

— Да, — не сразу ответил Оливер. Он не сводил глаз с сына, задавая себе вопрос, что именно из виденного мальчик запомнит навсегда. Дети забывают все, говорил Петтерсон.

Он сказал также, что и взрослые забывают все. Но ни то, ни другое не правда. Тони запомнит все, четко, подробно, с мучительными деталями, и вся его жизнь будет построена на этой памяти.

Было бы гораздо проще замять этот разговор, придумать любое оправдание тому, что придется ребенку уехать без мамы и самому подготовиться к школе. Было бы гораздо легче временно отложить все разговоры о Люси, уклончиво и хитроумно отвечать на детские вопросы, на письма из школы о предстоящих каникулах, дать ребенку самому сделать это болезненное открытие, медленно, со временем, осознать, что он изгнан из семьи. Было бы проще, не так болезненно, и в конце концов, совершенно справедливо, став взрослым, Тони стал бы презирать отца за это.

Оливер протянул руку и обнял мальчика, усадил его себе на колени, прижав голову ребенка к своему плечу, как в те далекие времена, когда Тони был совсем еще маленьким.

— Тони, — сказал Оливер. Ему было легче говорить вот так, ощущая вес сына на коленях, его по-детски худые ноги на своих ногах. Сердце Оливера сжалось, когда он произнес то, что хотел сказать:

— Выслушай меня внимательно. Мне очень жаль, что все это произошло. Мне жаль, что ты узнал об этом, если уж этому суждено было случиться. Но все уже произошло. И ты все знаешь. И ты обязательно должен был сообщить мне.

Тони молчал. Он напрягся в объятиях отца.

— Тони, — продолжал Оливер. — Я бы хотел задать тебе один вопрос. Ты ненавидишь свою мать?

Оливер почувствовал, как детское тело сжалось.

— Почему? — спросил Тони. — Что она тебе сказала?

— Ответь на мой вопрос, — настаивал Оливер.

Тони неожиданно резко вывернулся из рук отца, встал перед ним, сжимая и разжимая кулаки.

— Да, — яростно бросил он. — Я ненавижу ее.

— Тони… — Оливер не мог скрыть своей боли.

— Я не собираюсь разговаривать с ней. — Тони спешил высказать свою обиду, его скороговорка звучала по-ребячески громко и беспощадно. — Она может говорить все, что хочет. Может, я и буду отвечать ей «да» или «нет» когда придется, но разговаривать с ней я больше никогда не буду.

— А что если ты никогда больше не увидишь ее? — осторожно спросил Оливер.

— Прекрасно! — Мальчик стоял понурив голову, челюсть настойчиво выдвинута вперед, как драчун смотрящий на соперника через проведенную на земле линию.

— Она не испытывает ненависти к тебе, — тихо возразил Оливер. — Она очень любит тебя.

— Мне безразлично, что она говорит.

— Но она боится тебя…

— Не верь ей. Не верь ни одному ее слову. — Его слова звучали очень по-взрослому.

— И только потому, что она боится тебя, — Оливер говорил без всякой надежды, стараясь исчерпать все возможные аргументы, — именно поэтому она не хочет, чтобы ты ехал с нами домой. Она не хочет жить с тобой в одном доме.

На несколько мгновений Оливеру казалось, что сын разрыдается. Он склонил голову и отрывистыми движениями тер руки о колени. Но потом он поднял глаза и прямо посмотрел на Оливера.

— Ладно, — наконец сказал он. — Я все равно еду в школу.

— Дело не в этом, — настаивал Оливер. — Она вообще не хочет видеть тебя, никогда. Она не хочет, чтобы ты приезжал в наш дом. Ни на Рождество. Ни на праздники. Никогда.