Ирвин Шоу - Люси Краун

Когда она сползла на пол по стене, красивое черное платье залилось кровью и треснуло на коленях. Оливер постоял над ней, глядя сверху вниз с нежным и растерянным выражением лица, обрамленного поднятым воротом шинели.

Потом он повернулся и вышел. Люси лежала долго после того, как за ним закрылась входная дверь. Потом она встала и с хозяйственной экономностью выключила свет в гостиной и отопление, прежде чем отправиться в спальню. Люси не выходила из дому десять дней, потому что раны заживали долго.

Вечерело, до Озьера оставался час езды, и Тони решил сделать остановку и поесть. Могилы нелюбимых отцов лучше навещать на полный желудок, подумал он.

Притормозив машину у подъезда к небольшой гостинице, одиноко стоявшей на открытой местности. В густой тени деревьев стояли столики, у входа в отель был обычный набор знаков, рекламирующих разные организации, заверяющих, что все гурманы Франции отметили своим посещением и одобрили этот ресторан.

Тони остановил мотор и некоторое время сидел, устав от долгой езды, лоб горел от жаркого солнца и порывов ветра. Он смотрел на Люси и ждал, пока она откроет глаза. Ее лицо было безмятежно, на губах витала неясная улыбка, как будто ей снились счастливые вечера, когда она танцевала с молодыми людьми, как будто она вновь переживала все удовольствия прошлого. Тони почувствовал невольное раздражение. Она не имеет права так выглядеть, подумал он. В такой день она должна носить хотя бы легкий отпечаток печали и страданий. Стойкость — это характерная черта Краунов, которая передается только по женской линии, подумал он.

Люси открыла глаза.

— Обед, — объявил Тони.

Она посмотрела в сторону отеля и на островок ресторана, за которым виднелся яблочный сад.

— Прелестное местечко, — сказала она, чувствуя себя туристкой.

Они пошли в сад, Люси попросила:

— Закажи что-то для меня. Я пойду освежусь немного.

Тони занял место за столиком, провожая глазами мать, которая пошла по гравиевой дорожке между столами. Он отметил про себя, что она по-прежнему стройна и держа ровно спину и уверенно ступая все такими же красивыми ногами. На ней были нарядные туфли на высоком каблуке, потому что она вышла из гостиницы утром, еще не зная, что ее ожидает поездка за город. За другим столиком сидели двое мужчин и ели лангуста. Тони заметил, как они прекратили жевать и не сводили с Люси восхищенных взглядов, пока она не исчезла в дверях гостиницы. И сколько же мужчины смотрели на нее вот так, подумал Тони? Более тридцати лет? И что это значит для нее?

Подошла официантка, Тони заказал форель и салат для них обоих и бутылку белого вина. По крайней мере, я хорошо пообедаю сегодня.

Он уже жалел, что поехал. Его просто застигли врасплох, ему стало любопытно, да и эта его природная склонность к вежливому обращению, его стремление угодить и делать то, что его просят. Но теперь он был встревожен и растерян, и воспоминания, которые принесла с собой мать причиняли ему боль и заставляли испытывать острое чувство стыда. И она в то же время почему то давала ему почувствовать, что он стар, что в свои тридцать лет он даром прожил большую часть своей жизни. Они ничего не обсуждали, но создавалось впечатление, что они отправились вместе в это бессмысленное путешествие в Нормандию, чтобы оценить его достижения в зрелом возрасте по сравнению с теми возможностями, которые он обещал еще будучи мальчиком, когда они виделись в последний раз.

Она отправился в такой далекий путь только чтобы причинить мне боль, подумал Тони.

Тут он понял, что в матери больше всего его взволновало выражение лица, которое он заметил в тот момент, когда они подъехали к гостинице и она начала просыпаться. Это была нежная скрытная женская улыбка, даже скорее намек на улыбку. В памяти всплыл эпизод детства, когда мальчиком он сквозь просвет в шторах увидел мать в объятиях Джефа. Он запомнил ее лицо повернутое к окну, закрытые глаза, слегка приоткрытые губы и улыбку, которую он никогда еще ни у кого не видел — самодовольную, жадную, отвергающую все, кроме собственного удовольствия, шокирующую силой нескрываемого наслаждения и эгоизма. Эта улыбка преследовала его, она стала для него сигналом опасности всего женского пола. И когда бы он не оставался один на один с женщиной, он искал признаки этой улыбки, намек на нее, как азартный игрок, выискивающий крапленую карту или солдат в поисках мины. Это делало его замкнутым и холодным, превращало его из участника событий в наблюдателя и мешало ему всей душой отдаваться чувству. Женщины, которых он знал, чувствовали его напряженную наблюдательность. Ни одна из них так и поняла, что это такое и что скрывается за этим, но его часто обвиняли в разгар самых разнообразных женских истерик в том, что он подозрителен, холоден и неспособен любить. Оглядываясь назад на свои отношения с женщинами, Тони думал об этом как об одном долгом ряде упреков, в котором время от времени только менялись авторы, а сами обвинения, серьезные, угрожающие и неоспоримые, оставались теми же.