Лена Элтанг - Царь велел тебя повесить

Это письмо я пишу на оберточной бумаге из-под тюремной передачи, я получил ее от любезного Энцо, соврав что-то невнятное о любовном письме. На первом допросе я молчал, на втором тоже, и меня на время оставили в покое. Что касается молчания, то я научился ему у своего друга Лилиенталя. Он владеет весьма полезным восточным умением прекращать любой спор наступлением внезапной тишины. Нужно просто сидеть, сложив руки на коленях, не произносить ни слова без всякой враждебности в лице и едва заметно улыбаться. Так можно пересидеть самый опасный разговор и не восстановить людей против себя, говорил Ли, а я смеялся: вот возьмут и двинут тебе по этой слабой улыбке, что будешь делать?

– Люди на Востоке не думают, что их станут бить, – ответил Ли. – Этим они отличаются от людей на Западе. И не только этим. Западные люди, попадая на Восток, радуются друг другу, будто первые христиане на сходке. Они здороваются, тащат друг друга в бар и пьют там западное питье, заливая свою тоску по розовеющему в окне боярышнику. Восточные же люди отмечают своих краем горящего золотого глаза и степенно проходят мимо.

На третьем допросе следователь Перейра удивил меня тем, что обратился ко мне по имени.

– Костас, – сказал он, сморщив губы в подобие улыбки, – когда я говорил, что вам светит преднамеренное убийство, я не хотел вас пугать. Это чистая правда. Мы должны начать работать, понимаете, продвигаться от двери к балкону. У меня была двоюродная тетка в Альгарве, так вот, она убиралась на кухне с ватными палочками, знаете, такими уши чистят, она брала целую пачку, медленно продвигалась от двери к балкону и залезала этими палочками во все щели и углубления, что попадались ей на пути. Я не передам дело в суд, пока не буду знать все, до последней крошки. При аресте вы сказали комиссару, что считали пистолет испорченным. Мы проверили оружие из коллекции вашего дяди, все в отличном состоянии, однако ни в одной обойме нет патронов. Я готов поверить, что вы просто пугали своего приятеля, целясь ему в голову. Но как объяснить, что вы взяли из шкафа единственный заряженный ствол?

Я сказал, что отвечать на этот вопрос можно бесконечно долго, и он кивнул. Тогда я рассказал ему все, начиная с зимнего утра в кафе «Регент». Я рассказал, как венгр разбил витрину, обмотав дубинку плащом, и как метис предлагал мне пощупать шишки у него на голове. Я рассказал об их предприятии, лукавом, как формула Геллера: запустить лузитанскую козочку в дом, изобразить убийство, которого не было, оказать услугу, которая не нужна, а потом потребовать дом в качестве оплаты. Я рассказал о тавромахии, которая сломалась, когда я прыгал с карниза галереи, подгоняемый полицейской сиреной. Я рассказал о сестре, чье наследство я расточил, и ее безумии, в котором тоже был виноват. Когда я подошел к истории с цитринами, за окном уже стемнело, но следователь не включал своей лампы, и в сумерках я не различал его лица.

– Как видите, господин следователь, в этой истории ничего до конца не ясно, поэтому мне так хочется подвести под ней жирную угольную черту. Помните голубые подтяжки гарсона в сартровской «Тошноте»? Те, которые хотели стать фиолетовыми, но запнулись и застряли на полпути? «Так и хотелось им сказать: ну, решайтесь же, станьте наконец, фиолетовыми, и покончим с этим!»

– Не люблю эту книгу, – послышалось из темноты. – Так вы хотите покончить с этим или сесть в тюрьму за то, чего не совершали?

– Я хочу домой. И покончить тоже.

– Идите в камеру. Завтра вы расскажете мне, как вышло, что огнестрельное оружие, унесенное из дома чистильщиком, снова попало в оружейный шкаф. Не знаете? Это надо empurrar com a barriga , быстро, прямо завтра.

– Что сделать? Подтолкнуть поближе к животу? – От усталости я перестал его понимать.

– Так говорят на юге: совершить не откладывая. И еще, скажите-ка мне по буквам фамилию вашей стюардессы. И где она живет. Этого вы тоже не знаете? Ну что ж, ну что ж.

Сегодня у меня кончится бумага и продолжать письмо будет не на чем, да и незачем. Даже будь у меня компьютер, я не смог бы его зарядить: в туалет здесь водят слишком редко (о, это настоящий тюремный туалет, похожий на римскую латрину с дырами), и охранник не стал бы ждать, пока зарядится батарея (это настоящий охранник, кобура у него не пустая, а в глазах стоит темная вода тюремного терпения). Даже раздобудь я еще бумаги, мой охранник не взялся бы ничего тебе передавать, он явно испытывает ко мне отвращение. Еще бы, вся тюрьма знает, что я выстрелил в голову друга из пистолета, подаренного генералом Умберту Делгаду.