Роберт Уоррен - Приди в зеленый дол

А потом увидел это добро там, где оно лежало теперь: в сейфе его кабинета в Дарвуде; глаза его словно неожиданно обрели дар видеть на расстоянии, видеть сквозь стальную дверь сейфа, видеть алое пламя ткани в темноте. И на секунду какой-то сумасшедший страх охватил его: а что если ещё чей-нибудь взор проникнет сквозь сталь и увидит пылающее, как горячие угли, красное платье, запертое в темноте его сейфа?

У него вспотели ладони, ему захотелось выбежать из зала, вскочить в машину, понестись домой, ворваться в кабинет, запереться, опустить шторы, развести в камине огонь и сжечь это красное платье и все остальные вещи, чтобы никто их больше никогда не нашёл. Чтобы самому ему больше никогда не видеть их и забыть, забыть.

Он пообещал себе, что все уничтожит, скоро, скоро. Ему стало легче.

Ему стало легче, но тут же пришла мысль — а почему, собственно, он не сжёг все это раньше? Почему он запирался по ночам в кабинете, плотно закрывал шторы и, вытащив все эти вещи, подолгу глядел на них?

Тщетно пытаясь разобраться в своих поступках, он так глубоко задумался, что не расслышал имени грузного человека в синем шерстяном костюме, занявшего свидетельское место. Ах да, Грайндер. И вспомнил: это тот самогонщик с верховьев ручья, у которого сестра теперь торгует в Нэшвилле тем, что поначалу задаром отдавала в кустах рабочим с лесопилки. Да, да, был там какой-то парень. Так вон он какой — тот, кто был молодым Грайндером, — этот крепко сбитый мужчина с солидным брюшком, потным и обветренным лицом, этот Грайндер, так нелепо выглядевший в синем шерстяном костюме. Он рассказывал о том, как увидел, что олень, за которым он охотился, выскочил из кустов против дома Спотвудов и как он, Грайндер, снял его из лука прямо на лету, а тут как раз подоспел этот парень — идёт по дороге под проливным дождём, в руках какой-то пакет в газете. Да, вот этот самый парень, что сидит здесь сейчас, Анджело.

Грайндер рассказал, как он попросил Анджело помочь ему перетащить оленя через дорогу к дереву у, ручья, поднять и освежевать, В это время Кэсси Килигру, да, сэр, ныне Спотвуд, вышла на крыльцо и велела ему, Грайндеру, не прикасаться к оленю — убит, дескать, на её земле. А он все тянул оленя, а парень этот ему помогать не стал, принял сторону Кэсси, он хотел сказать, миссис Спотвуд, и тогда она, миссис Спотвуд, как стрельнет из ружья ему, Грайндеру, под ноги, так близко, что глиной штаны забрызгало, ну и…

После возражения Фархилла судья Поттс просил присяжных не принимать во внимание последнее заявление.

Лерой изменил тактику допроса. Давно ли свидетель знает миссис Спотвуд? Лет тридцать, нет, пожалуй, побольше тридцати. Тогда она ещё в школу ходила и звали её Кэсси Килигру. Верно ли, что в старших классах он ухаживал за названной Килигру, что они были близки?

Возражение обвинения было принято.

Но человек, стоявший на свидетельском месте, седеющий, с обветренным лицом и солидным брюшком, обтянутым темно-синим пиджаком, судя по всему уже не слышал происходящего вокруг. Не отрываясь, он издали глядел на Кэсси Спотвуд и видел чёрные промасленные доски плохо подметённого пола и её лицо с обращёнными к нему широко раскрытыми чёрными глазами, в которых застыло выражение мольбы и мучительной сосредоточенности.

Потом её бледное лицо поникло. Взор опустился на сцепленные руки. А свидетель все так же глядел через всю комнату на женщину в чёрном платье.

Свидетеля пришлось дважды назвать по имени, прежде чем он откликнулся.

Ну и что же? Что с того, что Кэсси Спотвуд оказалась способна выстрелить из ружья человеку под ноги, чтобы отогнать его от оленя, которого тот убил на её земле? Что с того, что Кэсси Спотвуд выстрелила под ноги мужчине, который когда-то, давным-давно, был её возлюбленным. Что с того, что Кэсси Спотвуд…

Однако из протоколов заседания все это было вычеркнуто.

А потом Маррей вдруг увидел Кэсси такой, какой она наверняка была тогда: чёрные растрёпанные волосы, бледное лицо над наведённым ружьём, глаза над стволами, напоминающими положенную на бок восьмёрку, — а потом из стволов, нацеленных прямо на тебя, вырывается пламя и гремит выстрел.

«Нет, из жизни не вычеркнешь ничего», — подумал он. И вдруг все его поступки, слова и даже мысли, в которых он самому себе не признавался, — все словно ожило и столпилось у него за спиной — несметная молчаливая толпа, ожидающая чего-то.

Чего они ждали?

Нет, ничто не вычёркивается из жизни. Вдруг Маррей понял, что называют его фамилию. В наступившей тишине она словно повисла в воздухе.