Роберт Уоррен - Приди в зеленый дол

Вот он снова заметил её. Она шла по тропе со своим грузом и была все же женщиной во плоти и крови.

Он едва не бросился за ней, но сдержался. Потом испуганно подумал, что она может обернуться и увидеть его. Сошёл с тропы и под прикрытием кедров пошёл быстрее, но так же бесшумно, догоняя её, с мучительной жадностью ловя каждое её движение. И повторял себе, что должен быть осторожен, потому что, если что-нибудь произойдёт, его песенка спета.

Ведь Анджело Пассетто и так уже хлебнул горя. Господь не допустит, чтобы с ним опять что-то случилось. Он повторял про себя своё имя. Он успокаивал себя, повторяя: «Все будет хорошо, с Анджело Пассетто ничего не случится».

Вот девушка остановилась и поставила ведра на землю. Но не отпустила их. Она стояла согнувшись, держась за дужки вёдер, словно так устала, что не решалась их бросить. Прячась между деревьями, всего в нескольких метрах от неё, он видел красную ленту, туго стянувшую на затылке её чёрные волосы, потом волосы рассыпались по согнутой шее. Видел, как беззащитна и смиренна эта девичья шея.

Он представил себе, как покорна может быть такая девушка, как из любви к тебе она пойдёт на все. Только захоти — и она бросится на землю — такая испуганная и неловкая — и обнимет твои колени, и прижмётся к ним, а ты будешь стоять, словно бог, сошедший на землю. И, глядя вниз, ты увидишь эту красную ленту у неё в волосах, эту склонённую голову.

Все так же держась за дужки, напружинив ещё не принявшие всей тяжести руки, девушка подняла голову, словно устремляясь к небу, и, быстро расправив согнутые в коленках ноги, оторвала от земли закачавшиеся ведра. И тем же шагом пошла дальше. Тут он заметил, что она вышла на поляну.

На поляне стоял дом, если это можно было назвать домом: сколоченный из досок и палок, некрашеный, под толевой крышей, влажно блестевшей в вечернем свете, и с трубой, сложенной из галечника. Была, однако, веранда, которая, судя по голым стеблям дикого винограда, все ещё державшимся за натянутую для них проволоку, летом утопала в зелени. На полу, по обе стороны широких ступеней, стояли два больших цветочных горшка, из которых торчали стебли засохшей герани. Перед домом была пустая, чисто выметенная площадка, такая влажная, что на её поверхности смутным пятном отражалась белая курица, шагавшая по двору.

Девушка подошла к дому, поднялась на веранду, вошла. Дощатая дверь закрылась за ней.

Из трубы шёл дым. В доме была жизнь.

Так это началось.

Теперь каждый день в один и тот же час он бросал работу и шёл на ту тропу, но не прямо со двора, а через дверцу в задней стене сарая.

Он приходил к полуразвалившемуся каменному строению, которое, как он выяснил однажды, тщательно его осмотрев, некогда служило коровником, и, притаясь в тени под кедрами, поджидал. Приходил даже в дождь. И ждал её, повторяя про себя, что если что-нибудь, не приведи господь, случится, то песенка Анджело Пассетто будет спета.

Она приходила, набирала воду и уходила по тропе; он безмолвно следовал за ней между кедрами. Сквозь кусты не отрываясь следил за плавным течением её тела и повторял про себя: три года.

Она уходила в хижину. Он снова прятался в кустах, наблюдал за домом, за сарайчиком позади дома, видел корову на пустыре, свиней в загоне, распаханное поле. Раз поле распахано, стало быть, в доме есть мужчина. Но мужчины он ни разу не видел. Он не видел никого, кроме этой девушки. И дыма, поднимавшегося из трубы; под дождём дым был серый, на солнце — светился белизной.

Потом, однажды ночью, проснувшись в темноте и лёжа под тяжестью одеял, пахнущих древней пылью, он понял, как ему надо поступить.

Следующий день был ясный и солнечный. Когда девушка вышла с полными вёдрами из старого коровника, Анджело Пассетто, небрежно покачивая ногой, сидел на поваленном дереве метрах в десяти от ручья, в стороне от тропы, по которой она обычно ходила.

— Привет, — сказал он, не двигаясь с места, улыбаясь во весь рот.

Девушка удивлённо остановилась. Ведра оттягивали ей руки.

— Привет, — не вставая, повторил он.

— Привет, — наконец отозвалась она, сворачивая на тропу.

— Водичку несёшь? — сказал он. — Вкусная водичка?

Она приостановилась, обернулась, не разгибая спины, сказала:

— Вкусная, — и пошла дальше.

— Да ты красавица, — сказал он, но остался сидеть и, все так же улыбаясь, глядел, как она уходит по тропинке.

— Пока-а! — весело прокричал он, когда она исчезла.

Он посидел ещё, потом вошёл в коровник и опустился плашмя на камень, погрузив лицо в воду, переполнявшую каменный бассейн.