Элиф Шафак - Три дочери Евы

Пери замешкалась, не зная, что ответить. Она сама бы не могла объяснить, почему не делилась своим прошлым ни с кем, даже с детьми. Просто не выдалось ни подходящего времени, ни удобного случая.

– Я провела там не так много времени, – вздохнула она. – И не закончила обучение.

– Но как ты туда попала?

Дениз явно находилась под впечатлением от только что сделанного открытия. Но в голосе дочери Пери уловила нотки зависти. Хотя до вступительных экзаменов в университет оставалось еще несколько лет, Дениз уже начала их бояться. Образовательная система, нацеленная на то, чтобы разжечь в юных сердцах дух соревнования, неплохо подходила для дисциплинированных натур, таких как Пери, но для мятежников, подобных Дениз, оборачивалась настоящим бедствием.

– Можешь мне не верить, но в школе я училась отлично. Папа всегда хотел, чтобы я получила самое лучшее образование… в Европе. Он помог мне подать заявление, и меня приняли.

– Тебе помог дедушка? – недоверчиво спросила Дениз.

В ее сознании образ дряхлого старика, каким она запомнила деда, никак не уживался с образом всемогущего волшебника, способного чудесным образом изменить чью-либо жизнь.

– Да, – улыбнулась Пери. – Дедушка очень мной гордился.

– А бабушка? Она тобой не гордилась? – уточнила Дениз, интуитивно почуяв, что в прошлом не все было гладко.

– Она очень волновалась, что мне будет одиноко в чужой стране. Я ведь уезжала из дома в первый раз в жизни. Любой матери тяжело расставаться со своим ребенком.

Она тяжело вздохнула и вдруг с удивлением поняла, что сочувствует матери.

– И когда это было? – продолжала расспрашивать Дениз.

– Незадолго до одиннадцатого сентября, если это что-нибудь тебе говорит.

– Разумеется, я знаю, что такое одиннадцатое сентября. Значит, это было до того, как ты встретила папу. – Лицо Дениз просветлело от какого-то внезапного озарения. – Выходит, ты бросила Оксфорд, вернулась в Стамбул, забила на образование, вышла замуж, родила троих детей и стала домохозяйкой. Очень оригинальная карьера! Браво!

– Я и не претендовала на оригинальность, – вздохнула Пери.

Пропустив ее слова мимо ушей, Дениз спросила:

– Так все же почему ты бросила Оксфорд?

На этот вопрос Пери ответить не могла. Правда была слишком болезненной.

– Выяснилось, что нагрузка слишком велика для меня: лекции, семинары, экзамены…

Дениз молчала, но ее взгляд явно выражал недоверие. Впервые в жизни ей пришло в голову, что ее мать, которая дала ей жизнь, день за днем заботилась о ней, удовлетворяя все ее нужды и капризы, когда-то, до рождения детей, была совсем другим человеком. До этого дня мать была для Дениз terra cognita, где каждая рощица, каждый пригорок и каждое тихое озерцо были ей известны. Мысль о том, что на этой земле могут быть неизведанные места, тревожила и раздражала ее.

– Может, теперь отдашь фотографию? – попросила Пери.

– Подожди секунду.

Дениз поднесла фотографию близко к глазам и прищурилась, словно пытаясь обнаружить какой-то секретный шифр. Подчинившись внезапному импульсу, она перевернула снимок и увидела надпись, сделанную размашистым почерком, которому писавший тщетно пытался придать аккуратность.

Пери от Ширин с сестринской любовью. И помни, Мышка: я больше не могу называть себя ни мужчиной, ни женщиной, ни ангелом, ни даже чистой душой .

– Кто такая Мышка? – хихикнула Дениз.

– Так Ширин называла меня.

– Трудно придумать прозвище, которое подходило бы тебе меньше!

– Наверное, дело в том, что за прошедшие годы я сильно изменилась, – улыбнулась Пери. – Нам пора идти, детка.

Вид у Дениз по-прежнему был озадаченный.

– А это что за бред – «не могу более зваться мужчиной, женщиной, ангелом»… и все такое прочее…

– Всего лишь строка из одного стихотворения. Солнышко, прошу тебя, отдай мне фотографию.

Из гостиной доносились оживленные голоса и смех. Кто-то блистал остроумием или, по крайней мере, воображал, что блистает. После недолгого раздумья Дениз вернула матери снимок и пошла к гостям.

Оставшись в коридоре одна, Пери крепко сжала фотографию. Ей казалось, что от этого кусочка картона исходит тепло, как от живого существа. Как все-таки странно устроена жизнь, думала она. С течением лет воспоминания блекнут, сердца черствеют, тела стареют, обещания оборачиваются обманом, убеждения теряют смысл. А фотография, это двухмерное изображение реальности, остается неизменной. Неизменной, как ложь, в которую по-прежнему хочется верить.