Елена Колина - Питерская принцесса

Боба поворачивался с такой скоростью, что ему было уже не до ночных бесед с Машей. Теперь она появлялась в его ночных мыслях на минутку, скорее как награда за правильно проведенный день.

Начало девяностых Боба, можно сказать, провел в Фонде имущества. Знал там каждую зазубринку на полу лучше, чем в своей однокомнатной квартирке, потому что дома почти не бывал.

Он уже выкупил два магазина на окраинах – на закрытом аукционе. Здесь были свои хитрости, похожие на незамысловатую детскую игру. В конверты вкладывали записочки с цифрами – сколько предлагаешь за магазин. Претенденты сдавали чиновникам конверты, а чиновники претендентам информацию: «У него столько-то, а ты напиши столько-то плюс один». Нужно было, чтобы эту информацию сдали ему, и добиться этого было интересней, чем, как когда-то мечталось, сочинить вдруг что-нибудь стоящее, может, даже почти как Мандельштам.

Мандельштам пылился на полке и не имел понятия о Бобином успехе – в тот день ушли «Рапсодия» – под антикварный магазин, «Судостроительная книга» на Садовой, а Бобе достался первый книжный магазин в центре, а не на задворках!

На открытых торгах была иная система хитростей, не менее захватывающая. Специальные люди предлагали себя в качестве подсадных. Чем за меньшую сумму вы купите, тем больше вы нам отстегиваете... Схема известная, можно сказать, вечная даже – чем больше, тем меньше, чем меньше, тем больше...

Боба тренировок с бывшим партнером не прекращал и спустя год после того, как тот забрал свои деньги, приехал в спортзал на старых «Жигулях», затем на старой иномарке, вскоре на новеньком «фольксвагене»... Тренер своему ученику, богатеющему, как обкатывается мокрым снегом снежный ком, не завидовал. Мужик он был правильный и понимал – каждому свое и каждый за всякое свое платит.

Поеживаясь от холода, Маша подпрыгивала на месте.

– Ну, рассказывай, – торопила она, заглядывала Бобе в глаза. – Только, пожалуйста, подробно-подробно!

– Да что рассказывать. Ну, держим торговлишку, – скучным голосом отозвался Боба, – а фамилию нужно было поменять. Долгий рассказ, да и не интересно тебе. – Он обнял Машу, пальцем потрогал ее нос. – Ты замерзла, пойдем домой!

– Ну и ладно, подумаешь, какая разница – Любинский, Васильев, – покладисто согласилась Маша. – Тем более мы с тобой оба православные. Нам с тобой и положено быть Ивановым, Петровым, Васильевым... – Маша потерлась о Бобино плечо щекой, громко чмокнула рукав куртки. – Я по тебе ТАК скучала! Я всегда с тобой разговаривала. Иногда про себя, а иногда даже вслух! А люди думали, что я сумасшедшая и беседую сама с собой!

Они еще постояли немного молча, Маша начала дрожать в своей курточке, залезла к Бобе в куртку. Так, обнявшись, вдвоем в Бобиной куртке и вернулись в дом. Поднялись по боковой лестнице в башенку на самый верх.

В крошечной комнатушке, неотличимой от всех чердачков окрестных развалюх, не было ничего, кроме узкой кровати, тумбочки с пепельницей и кучи газет на полу. На двери ни замка, ни защелки.

– Эй, господин новый русский, почему у тебя не комната, а приют хомячка-бомжа? А внизу-то все так красиво-богато!

– Ну... а что? Как в каталогах... Разве не красиво? – удивился Боба. – Там все дорогое.

– Внизу нас ждут. Неловко как-то.

– Никто не войдет, – уверенно сказал Боба, поворачивая в разные стороны рычажок на дешевой, семидесятых годов, лампе с треснувшим абажуром-стекляшкой. Вспыхнул и погас свет. – Черт, лампочка перегорела!.. Погоди, у меня где-то была свечка.

Внизу, в гостиной, все, кроме Гарика, как на военном совете вокруг раненого полководца, расселись полукругом возле Наташиного дивана.

– Возмутительно! Он делает что хочет! – Ритины глаза горели радостным предвкушением семейной драмы.

Вернулась Аллочка в накинутой на плечи шубке. Норковую шубку Наташа привезла ей в подарок из Греции, и, надевая ее, Аллочка всегда чувствовала себя устало-снисходительной к остальному человечеству. Но сейчас ей было безразлично, шубка на ней или ватник.