Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему

Дивизия Дзержинского в сорок минут перекрыла центр города. В одном из зданий на Лубянской площади был создан оперативный штаб, основной задачей которого было решить: стрелять или не стрелять. Вот так, ни больше ни меньше – почти гамлетовская дилемма. Возглавил штаб Петр Сеченов, и он был самым старшим среди «штабистов» и по должности, и по уровню своих полномочий – по странному стечению обстоятельств, большинство высших военачальников во главе с верховным главнокомандующим в Москве отсутствовало. Генералы были кто в отпуске, кто в запое, а верховный главнокомандующий опять работал с документами в своем кабинете центральной клинической больницы, и по настоянию врачей его лучше было не беспокоить. Сеченову на врачебные рекомендации было наплевать, и он, разумеется, с большой охотой переложил бы всю тяжесть принятия решений на плечи этого самого главнокомандующего из ЦКБ. Но генерал по собственному опыту знал, что работавший сейчас в больнице с документами человек отличался любовью к тому, что называется «наломать дров», «дать стране угля», и прочему подобному поведению, к которому давно успели привыкнуть не только его ближайшее окружение, но и вся страна. Однако кто-то, то ли из желания выслужиться, то ли из каких-то иных, но явно не добрых побуждений, до высокопоставленного пациента все-таки добрался и так его напугал, что тот все же отдал Сеченову приказ из серии «наломать дров».

Сеченов дежурил по городу и ежеминутно получал сведения от находившихся среди демонстрантов шпиков. Манежная была блокирована частями ВВ, начало Тверской перегородили тяжелыми грузовиками – «Уралами» и «КамАЗами», а между ними стояли два бронетранспортера и танк. Приказ, генералом полученный, гласил: «В случае попытки прорыва, понимаешь, открывать огонь: сначала в воздух, а затем, понимаешь, если это не поможет, на поражение». Генерал сидел в селекторной, пил коньяк, но это не помогало. Зубы его стучали о край стакана, а руки больше походили на дергающиеся конечности марионетки, никогда еще генерал Сеченов не попадал в такую ужасную ситуацию. Все стрелки были переведены на него, от его решения должно было зависеть, как поступить в случае попытки прорыва людей с Тверской на Манежную площадь. Созданный оперативный штаб лишь обрабатывал информацию, дозвониться по всем имевшимся каналам связи – до Старика-президента, генштаба, да хоть куда-нибудь! – было невозможно, никто не хотел брать на себя ответственность, и Сеченов везде получал лишь дежурную отговорку, переданную через адъютантов и референтов: «Действуйте по обстановке».

Стрелять в собственных граждан? Сеченов вспомнил девяносто третий год, к счастью, он тогда работал вдалеке от Москвы и не принимал участия в той бойне, но сейчас все могло повториться, и даже с большей, чем в девяносто третьем, кровью. Тем более что последствия, отдай он приказ стрелять, могли стать катастрофическими. Дело пахло попыткой государственного переворота. «CNN» и «BBC» вели прямую трансляцию с места событий, и Сеченов смотрел, как толпа с Пушкинской площади стала перетекать в русло Тверской.

– Началось, – пробормотал генерал. – Что же это! Ведь дойдут, дойдут до грузовиков, и что тогда?! Ведь я не смогу приказать стрелять. Стрелять надо в тех, кто вывел народ на улицу, в тех, кто оплатил это их провокаторское паскудство, – вот кого надо ставить к стенке, а народ тут ни при чем.

Сеченов положил перед собой генеральский ПСМ:

– Как только начнут громить вэвэшное оцепление, я застрелюсь. Мертвые сраму не имут.

До «Уралов», БТРов и танка толпе оставалось пройти метров двести, когда на совершенно пустой улице появился какой-то человек. Он замер точно посреди Тверской, прямо на линии дорожной разметки, и ждал, скрестив на груди руки. Толпа катилась прямо на него, и вот, когда до первых демонстрантов оставалось не более пятидесяти шагов, Игорь (а это, конечно же, был он) вытянул перед собой руки с широко разведенными пальцами. С его губ сорвались первые слова енохианского «ключа» – дьявольской молитвы, направленной, как ни странно, против ярости человеческой, ибо не всегда ярость угодна даже дьяволу:

– Смотрите на меня, и все деяния человеческие, и то, чем вы гордитесь, подвергнется порче. Ярость ваша превращается в тихие воды. Рассудок очищается тьмою. Созерцайте, как лик сатаны тает с новым рассветом. Вглядитесь в начало успокоения, чьи глаза блестят, как звезды. Горящий камень остынет и станет для вас окном покоя. Остановитесь, и мир да пребудет с вами отныне…