Лемешев взмок. Он самолично допрашивал Петра Третьего, единственного российского монарха, коронованного посмертно, и знать подробности о его нездоровом пристрастии не только к фавориткам, а еще и к фаворитам могло от силы несколько человек, исключая из их числа тех самых фаворитов, убитых по приказу Екатерины Второй вслед за ненавистным супругом. То, что эта абсолютная тайна могла стать известна обыкновенному монаху, находилось за гранью понимания генерала, и ощущение, что он столкнулся с каким-то доселе не встречавшимся ему чудом, стало еще отчетливее. Лемешеву вдруг стало трудно дышать, он прокашлялся и продолжил:
– Кто тебя подучил на Его Высочество Павла Петровича возводить напраслину, что, мол, жаждет он кончины августейшей матери своей? Откуда ты это взял?
– От гласа Иоаннова, что во мне звучит всякий час и по ночам не утихает.
– Собакин лай, – пренебрежительно бросил Лемешев и с удивлением увидел, как на лице Авеля вспыхнул гнев:
– А коли ты мне не веришь, слов моих не разумеешь, то ответь мне, веруешь ли во Бога и диавола? А доколе не ответишь, я и слова не вымолвлю.
– Да ты никак меня в условие ставишь?… Однако ж изволь, я тебе отвечу, что в господа Бога верую и диавола происхождение признаю. Чего тебе еще?
Авель, который говорил уже несколько громче и гораздо отчетливее, кивнул, показав, что ответ его удовлетворил:
– Мыслит цесаревич подняться на мать свою по трем путям. Мысленному, словесному и в деле. И лишь только свершится и мать сойдет во гроб, то…
– Довольно! – Лемешев вытянул перед собой руку и раскрыл ладонь, словно хотел накрыть ею крамольный рот. – Нет никакой мочи тебя слышать. По моему разумению, повинен ты смерти на плахе али от веревки.
Авель гордо выпятил бороду:
– Твоя воля! Достоин, так казни меня, а от слов своих не отступлюсь.
Лемешев встал, подошел к двери камеры, открыл ее и громко позвал караул. Затем быстро подошел к кандальнику, приблизил рот свой к его уху и одними губами прошептал:
– Держись, отче. Я тебе верю. Стерпишь прокурорский надзор – спасу.
…Генерал-прокурор Самойлов особенной оригинальностью не отличился, а, надавав несчастному пощечин, топал ногами и называл Авеля различными унизительными словами. Авель же, памятуя про обещание, данное Лемешевым, в котором он увидел тонкую душу и глубокий ум, стерпел все и со смирением Самойлову признался, оговорив себя:
– В том признаюсь, твое Высокоблагородие, Ваша Светлость, – зачастил Авель испуганно, прижимая к груди иссохшие кулаки, – что сии ереси писал сам, своим токмо разумением, произошедшим от того, что услышал от заезжих людей, коих после ни разу не видывал, а тот пустой разговор записал на бумаге, выдав за свой!
Самойлов смягчился. Велел Авеля увести и поехал с докладом к императрице по другим делам. Он предполагал извести Авеля, казнить монаха без суда и следствия на следующее же утро. Докладывать об Авеле генерал-прокурор не думал, однако не учел таланта Лемешева.
Посетив своего тезку и фаворита государыни Платона Зубова, имевшего в продолжении жизни своей благодетельницы чрезвычайно корыстный интерес, генерал Лемешев показал тому тетрадь монаха и дал свои пояснения. Зубов, как и все до него прочие, кто читал Авелевы откровения, посерел лицом:
– Так ежели теперь февраль, то выходит посему, – он ткнул холеной рукой, все пальцы которой были унизаны перстнями, и даже на большом пальце имелся бриллиант о трех каратах, в раскрытую тетрадь, – что жития благодетельнице нашей осталось менее года?! Что же тогда будет… – Зубов беспомощно посмотрел на Лемешева, и генерал понял, что самое время лить воду на свою мельницу.
– Надобно императрицу упредить, Платоша, – вкрадчиво сказал он, – и кому же лучше ей рассказать про это, чем не тебе? А уж как она решит, я все исполню.
– Да, да, – Зубов закивал с облегчением. Был он человеком никчемным, бесхребетным; жил одним днем и теперь, узнав возможное будущее своей благодетельницы, был парализован волей Лемешева, словно кролик пред удавом. Хотел было взять тетрадь себе, да Лемешев с улыбкою тетрадь – хлоп! – и к себе под мышку:
– Дозволь, Платоша, чрез тебя просить аудиенции тет-а-тет у государыни. Мне помимо записок этих еще кое-что ведомо, о чем могу лишь ей на словах передать.
Зубов послушно закивал: мол, как же, все сделаю!
…Императрица Екатерина Алексеевна ни в какой характеристике не нуждается. Одно лишь слово – Великая. Вторая после Петра, коего назвала так сама русская история. А посему и суждения у нее были не чета самойловским. Она внимательно прочитала предсказания Авеля и отнеслась к ним настолько серьезно, что намеревалась приказать доставить этого человека в Зимний дворец, но Лемешев мягко, галантно отговорил ее от этой затеи:
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу