Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему

Авель попробовал возразить:

– Да почто меня в острог-то?!

Епископ взъярился:

– Ты что же это, а! Илией-пророком себя возомнил?! Али в святцы решил попасть?! Таков же и Лжедмитрий был, которым пушку набили да в сторону поляков стрельнули, чтоб всем им, собакам, в память было! – замахнулся посохом и что есть мочи огрел Авеля по голове. Тот без сознания упал.

Епископ позвал людей, повелел заточить Авеля в железо, покуда не заберут его отсюда те, кто подобными «пророками» обязан заниматься по долгу службы. Сам же, не откладывая дела в долгий ящик, велел заложить сани и поехал к губернатору. Поскольку губернатор был епископу Павлу равной по значению фигурой и отвечал за власть светскую, то епископа принял с почтением и очень внимательно и вдумчиво выслушал его рассказ о странном монахе, возомнившем себя пророком. Усадил епископа за стол, а сам быстро прочитал отмеченные Павлом в Авелевой книге места.

Губернатор был человеком искушенным, долго раздумывать не стал и на листе хорошей выбеленной бумаги (привезена из самой Германии, вот же умеют немцы бумагу делать!) вывел: «Его Высокопревосходительству генерал-прокурору Самойлову самолично прочесть». Затем немного поразмыслил и написал следующее:

«Ваше Высокопревосходительство, дорогой Александр Николаевич, прими с этим письмом меры к пресекновению опасных ересей монаха, коего и высылаю в Санкт-Петербурге Тайную Экспедицию немедля в распоряжение Его Превосходительства генерала Лемешева Платона Никитича. Монах сей, именем Авель, возомнив себя не то юродивым, не то Моисеем, решился писать в своей пасквили о дне кончины Государыни нашей Екатерины Алексеевны, чей прискорбный конец он и обозначил в день шестого ноября сего года. А коли так, то, по моему разумению, следует незамедлительно и со всем искусством его допросить, что сам я делать боюсь, не поставив тебя, Александр Николаевич, и генерала Лемешева в известность. Ибо крамола сия может не только вызвать народные роптания, но и сами устои государства подточить. С тем шлю тебе поклон, Губернатор Костромской и Галицкий, генерал Иван Александрович Заборовский».

В тот же день в крепком тюремном возке с зарешеченными оконцами, под надежной охраной был Авель отправлен в Санкт-Петербург. При начальнике караула была государева подорожная, и поэтому лошадей на каждой ямской станции, крича «Слово и Дело», брали вперед прочих путников самых свежих, так что домчали быстро.

…Поутру двадцать девятого января возле большого дома Лемешевых на Васильевском острове спешился человек в офицерском мундире. Он небрежно бросил поводья слуге и проследовал в покои хозяина. Платон Лемешев, предок Игоря, давно уже проснулся и в тот самый момент опасливо поглядывал на голландского цирюльника, что каждое утро приходил брить его и подравнивать бравые генеральские усы. В руках у цирюльника была острейшая дамасской стали бритва, и он, размахивая ею, с восторгом рассказывал Платону Никитичу о своем вчерашнем визите в дом Куракина, куда его пригласили завивать и пудрить трех княжеских дочерей. Дочери готовились блистать на очередном балу в Зимнем, страшно переживали, ревнуя друг к дружке, и каждая секретничала с голландцем, суля ему блага земные, ежели тот завьет ее «эдак вот помудренее», чем сестру. Этот затейливый анекдот и передавал сейчас Лемешеву болтливый цирюльник, бывший (само собой) в Тайной экспедиции платным осведомителем, ибо по роду деятельности своей посещал многие знатные дома и слышал кое-что для ведомства Лемешева интересное. При этом он так сильно размахивал рукой с зажатой в ней бритвой, что у осторожного генерала были все основания переживать за свою жизнь. Платон Никитич уже подумывал поставить голландцу на вид и открыл было рот, но откуда-то из глубины дома вдруг послышался шум, крик, звук, похожий на оплеуху, затем кто-то (по голосу вроде Ивашка-лакей) взвыл, и Лемешев услышал четкие приближающиеся шаги, сопровождаемые звоном шпор. Уразумев, что прибыл какой-то чрезвычайный визитер, Лемешев сделал цирюльнику знак удалиться и, приосанившись, как был с намыленными щеками, принялся ждать. Спустя секунду дверь распахнулась, и драгунский капитан с усталым от долгой бессонной дороги лицом щелкнул каблуками, отдал генералу честь, отсалютовав шпагой, словно приветствовал монаршую особу. Из столь подобострастного, не по уставу, приветствия наблюдательный Лемешев сделал вывод, что офицер не столичный, а приехал гонцом издалека, где штабным политесам не обучали.