Кэндес Бушнелл - Четыре Блондинки

– Да. – Я смеюсь немного деланно, потому что именно так когда-то говорила о себе Аманда. Она утверждала: «Я могу получить любого мужчину, поскольку точно знаю, что с ним делать в постели».

И мне всегда хотелось закричать в ответ: «Да, но ты не можешь их удержать!»

И только посмотрите, что с ней стало.

Дайана, наверное, такая же чокнутая и бесшабашная, как Аманда, и когда-нибудь она окончательно сбрендит и попытается сотворить со мной что-то ужасное, но это будет потом. А сейчас к нам приближается Д.У. под руку с Джульеттой Морганц, ее свадебное платье сплошь из бусинок, кружев и бантиков (определенно не от Бентли), и Джульетта набрасывается на нас и тащит фотографироваться с ее матерью и еще примерно пятнадцатью родственниками.

Я только улыбаюсь. Я не хочу скандалов.

Мне все немного поднадоело, и когда начинает петь Сэнди Сэнди – новый популярный исполнитель – и все танцуют и поют, я брожу по дому, в отделанной мрамором ванной комнате на втором этаже вдыхаю немножко кокаина, чтобы вспомнить старые добрые времена, а потом вновь возвращаюсь к гостям, прохожу через танцевальный зал и иду во двор, из-под навеса, по мосткам, на белый причал и там закуриваю сигарету.

Дайана Мун идет за мной.

– Эй! – Она пьяна, и язык у нее слегка заплетается. – Давай-ка смотаемся отсюда.

У причала покачивается очаровательно ветхая шлюпка, и Дайана забирается в нее. Я лезу за ней, и мы едва не переворачиваемся, но потом садимся на дно и пытаемся грести. Течение помогает нам, лодку медленно относит от причала.

– Эй, – говорит Дайана, – я должна тебе что-то сказать.

– Только не про Христа, ладно?

– Ой, Сесилия, мне сказали, что ты убила свою лучшую подругу.

– Кто сказал?

– Невил Маус.

– Невил Маус… Он идиот! – смеюсь я.

– Мне кажется, он тебя ненавидит, – говорит Дайана.

– Это потому, что я не стала с ним встречаться. Много лет назад.

– Он говорит, что ты не такая, какой стараешься казаться. Я послала его в задницу.

– И что он ответил?

– Что ты убила… Аманду. Свою лучшую подругу. Подмешала ей что-то в выпивку.

О Боже! Ну как только людям такое в голову приходит?

– Это было давно, – говорю я так, будто это меняет дело.

И это, правда, кажется очень далеким, почти нереальным, хотя произошло всего четыре года назад. В конце того долгого, безумного лета, когда я встретила Хьюберта и мы начали видеться тайком. Аманда и я – мы жили вместе.

– Она наложила на себя руки, – говорю я.

– Христос забрал ее.

– Нет, – трясу головой я, – она была пьяна и вдохнула слишком много кокаина. Она въехала на машине в утиный пруд и утонула.

Она ехала к Хьюберту. Тайком от меня.

– Насрать. Думаешь, я это всерьез? – спрашивает Дайана. – Люди считают, что я убила собственного мужа.

Я вижу лилии. Опускаю в воду руку. Мы смотрим на берег: вечеринка в разгаре.

– Что мне в тебе нравится, – признается Дайана, – так это то, что мы обе за бортом. Мы чужие для этих «сливок общества».

– Общества больше нет. – Мне приходит это на ум уже второй или третий раз за год.

– Моя мать была проституткой. Она даже не знала, кто мой настоящий отец.

– Брак – это и есть проституция.

– Но моя мать… не была замужем.

– Ну и что, – говорю я, – а моя мать была долбаной наркоманкой.

– Я хочу поплавать, – заявляет Дайана. Она прямо-таки вываливается из лодки, и в какой-то момент, когда она отчаянно молотит руками по воде, я осознаю, что она, наверное, не умеет плавать, и спрашиваю себя, должна ли я буду ее спасать. К счастью, пруд неглубок, что-то около трех футов, она встает на ноги и бредет к берегу.

Я смотрю на нее и, пожалуй, чувствую облегчение.

Я сижу в лодке одна.

Немного погодя я направляю свою очаровательно ветхую лодчонку к причалу. Во рту у меня сигарета, и я словно вижу себя со стороны: короткие светлые волосы, легкий румянец, обнаженные плечи.

И когда я уже почти у берега, Патрис кричит:

– Эй, Сесилия!

Я оборачиваюсь, и он делает столько снимков, сколько можно успеть сделать за пять секунд.

На следующей неделе фотография разлетается по всему миру. На ней будет мое лицо – немножко хмурое, слегка удивленное, все еще молодое, и я одета в почти прозрачное небесно-голубое платье от Бентли, красивые изгибы моего до сих пор стройного тела ясно видны. Подпись: «Богатая, красивая и отчаянно независимая принцесса Сесилия Келли Люксенштейнская – лидер общества нового тысячелетия».

И я понимаю: это и есть моя жизнь.