Сергей Алексеев - Когда боги спят

Он долго рассматривал ископаемые поделки, уже потерявшие первоначальный вид, выбрал крохотную и почти целую лампадку странной, нехарактерной формы — в виде совы — и спрятал в карман.

Нужно было возвращаться: к шестнадцати часам приедет Хамзат. В обратный путь Зубатый отправился берегом озера и, когда спускался с холма, вдруг услышал рокот дизеля, а потом увидел, что внизу, из леса, в сторону кладбища выехал трактор с телегой и сидящими в ней людьми. То, что это похоронная процессия, он понял, когда разглядел белый деревянный крест, прислоненный к борту.

Пока он шел до леса, а потом по бору до проселка, трактор уже стоял у кладбища, а гроб возле отрытой могилы. Еще издалека он заметил среди взрослых фигур мальчика и вспомнил — сынишка Елены собирался на похороны. Значит, и она там…

Зубатый подошел, когда гроб с последним иноком опустили в могилу, встал, как чужой, сзади, за спинами. Кроме Елены, ее матери и мальчика Ромы было еще три старухи, молодой жилистый парень, веселый дедок с плутоватым взглядом и уже знакомый Иван Михайлович, который тут был распорядителем — должно быть, вся деревня. Взрослые уже кинули по горсти земли и теперь стояли, глядя вниз, и только Рома, присев возле отвала, продолжал бросать рассыпчатую глину задумчиво и отрешенно. Потом мужчины взялись за лопаты, женщины отошли в сторону, и Елена, спохватившись, оттащила сына. У Зубатого был сиюминутный порыв подойти и помочь — и третья лопата торчала из кучи земли, но ощущение собственной отчужденности и присутствие здесь однофамильца удержало. Кажется, взрослые чужака не замечали, или не обращали внимания, глядя, как летит земля из-под лопат, и лишь Рома, однажды обернувшись, теперь держался за руку матери и то и дело оборачивался, стреляя темным пристальным и недетским взором. И вдруг улыбнулся, словно пытаясь организовать игру в переглядки. Но мать одернула его и строго произнесла:

— Не вертись.

Плутоватый дедок поставил крест и закурил.

— Ну, спи, Дорка! Ты за жизнь не пивал, а я сегодня за тебя рюмку выпью!

Парень в одиночку отсыпал холмик, собрал инструмент и сразу же ушел в трактор. Никто не плакал, не произносил слов, женщины принесли еловый венок и поздние, уже подмороженные цветы, убрали ими могилу, и чувствовалось, намеревались еще постоять здесь, но распорядитель затоптал окурок и скомандовал:

— Все, поехали!

Зубатый так бы и отстоялся в стороне, однако мать Елены неожиданно подошла и поздоровалась, и в тот же момент другие старухи наконец-то заметили его, заоглядывались и зашептались. Парень поставил им лестницу и приказал забираться в телегу.

— Если хотите, можно поехать на тракторе, — предложила мать.

— Спасибо, я пешком, — он искал взглядом Елену. — И спасибо вам за ночлег.

— Дело ваше…

— Вы знаете, где в последнее время жил умерший?

— Нигде, по дворам жил, кто пригреет, — она пошла к телеге. — В деревне машина стоит, какой-то черный ходит, вас ищет…

Зубатый увидел ее, когда трактор развернулся и затрясся по дороге. Елена сидела у переднего борта, лицом вперед, а сын стоял на ее коленях, обняв за шею и махал рукой.

Показалось, что ему, и он тоже помахал уезжающим.

За дорогу до Новгорода Хамзат не проронил ни слова, и его обиженное молчание означало, что Зубатый виноват. Он и сам осознавал это и теперь искал предлога, чтобы заговорить с начальником охраны, спросить о чем-то серьезном, дабы он не подумал, что шеф ищет примирения. Просто извиниться перед Хамзатом было нельзя, он бы такого движения души не понял, ибо по его кавказскому воспитанию старший всегда прав, каким бы самодурством ни отличался, а младшему остается лишь беспрекословное повиновение. Мало того, он и виду не должен показать, что обиделся, однако бывший кагэбэшник слишком долго жил в России, был женат на русской женщине, пропитался чужими нравами и теперь сидел за рулем, раздувая ноздри, как запаленный жеребец.

Зубатый же ехал в задумчивом, самоуглубленном состоянии, перетасовывая в памяти события последних двух дней, вспоминал Машу и пытался ей дозвониться — ничего другого, более серьезного, что бы связывало их с Хамзатом, в голову не приходило. В Новгород приехали уже вечером, и Хамзат сам повернул к ресторанчику, обронив всего два слова:

— Кушать хочу.

За столиком сидели друг против друга, ели одну и ту же пищу, и, вероятно, насытившись, начальник охраны немного успокоился и подобрел.

— Инаугурации не было, — вдруг сообщил он. — Вчера отложили.