Сергей Алексеев - Покаяние пророков

Комендант подозревал, что в арсенале Почтаря есть еще кое-что кроме обреза…

Оперативники изготовились, тот, что в сенях, пропустил старика, и как только тот перешагнул порог, брюнет оказался перед ним.

— Прошу, заходите, присаживайтесь!

Почтарь и так ходил на полусогнутых, а тут еще присел от неожиданности, однако сориентировался мгновенно.

— То же ж засада!

— Верно, засада. Документы с собой есть?

— На шо мне документы? Нема!

— Вот эту женщину в деревне видели? — Лебедев подал фотографию. — Сегодня?

— Та ж ни! — Почтарь даже не взглянул на снимок. — У хати сижу, ничого не бачу.

— А вчера?

— У мени вин забор дюже высокий, саженний. Ничого не видать! — Он покосился на печную лежанку. — Кондрат, а шо ты туточки сидишь? У тебе ж печь топится?

— Сейчас и ты будешь сидеть! — засмеялся Комендант. — Назад-то не выпустят! Попал ты, дед Лука!

— Что печь топится — видите, — ехидно заметил Лебедев. — А людей не видите?

— З трубы дым идет, — нашелся Почтарь. — Я же ж, шо пониже трубы, ничого не вижу.

— А что у тебя за пазухой, дед? — Кондрат Иванович свесился, но до старика не дотянулся. — Никак обрез спрятал?

Бывший бандеровец не обиделся, но немного увял, забормотал виновато:

— Та ж який отрез? Нема у мени отреза. Я ж к тоби пошов, с горилкой…

— Отравить хочешь, злодей?

— Ни, мириться…

Почтариха держала его в ежовых рукавицах, и, несмотря на самогонный завод, старик сидел на сухом пайке. И когда ему становилось невтерпеж, он официально брал у жены бутылку и шел к бывшему чекисту пить мировую и отдельно — за дружбу народов. Они мирились много раз и обычно на один вечер.

— Доставай! Будем мириться! — Комендант спустился с лежанки. — Закуску у Николаича найдем…

— Закуска е! — Почтарь вытащил бутылку и круг домашней колбасы. — Тильки стаканы пошукаем…

Два непримиримых врага устроились на кухонном полу: из-за своих вечно подогнутых ног дед Лука давно не признавал столов, ел и спал, как турок, на коврике. Колбаску и лук порезали на тарелку, добавили несколько огурчиков и разлили горилку по стаканам — все степенно, со вкусом и предощущением праздника.

Лебедев смотрел на них с ненавистью.

— Давай присоединяйся к нам! — весело позвал его Кондрат Иванович. — А что, хорошая компания. Бывший оуновец и два бывших чекиста. Тебя ведь тоже уволят к утру.

— Я тебя накажу, — спокойно пообещал брюнет.

Почтарь сильно смущался и был молчалив, только постреливал черными глазами из-под насупленных мохнатых бровей да разглаживал вислые седые усы.

После первого стакана его обычно тянуло на откровения про боевую юность, здесь же присмирел, валяя колбасу в беззубом рту. Все его рассказы Комендант знал наизусть. Банды националистов выкуривали из подземных схоронов классическим способом — поджигали полмешка сигнальных ракет, облитых бензином, и забрасывали в лаз. Доставало до печенок в самых хитрых нишах м извилистых норах, так что через двадцать минут, когда задохнется огонь и бункер слегка проветрится, можно входить и пересчитывать потери противника. В сорок седьмом году после такой экзекуции пятнадцатилетний Почтарь лишь слегка обгорел, но уцелел. Его достали из-под земли и хотели пристрелить, да разглядели, что хлопец совсем юный, и в результате он получил ровно столько, на сколько выглядел, да еще пять лет ссылки. Сначала он валил лес, потом делал кирпичи и работал в шахтах, оттянул срок день в день, а ссылку отбывал в Холомницах, где его и нашла верная невеста Агриппина Давыдовна, приехавшая с теплой Украины в холодное Предуралье.

Будучи сильно выпившим, он забывал свое бандеровское прошлое и, потрясая могучим кулаком, восклицал:

— Таку империю згубылы!

В общем, становился агрессивным, собирался ехать в Малороссию и с оружием в руках отстаивать теперь уже советскую власть. Вообще, у них со старухой в головах была полная мешанина, они плохо представляли себе, что происходит в мире, хотя все время смотрели телевизор (а может, потому что его смотрели), жили обособленно и почти ни с кем не общались.

Когда на Почтаря находили патриотические чувства, его лучше было не трогать, однако Лебедев об этом не знал и, когда услышал сакраментальный громкий возглас о загубленной империи, заглянул в кухню.

— Если будете орать, расценю это как попытку подать сигнал, — пригрозил он. — И посажу в подпол!

Но было еще рано, хмель еще только тлел, разгорался, и Почтарь лишь скрипнул остатками зубов.