Анатолий Алексин - Здоровые и больные

— Казалось, что Зеленцов живет абсолютно правильно, — размышлял о причинах его заболевания Семен Павлович. — «Счастья нет, а есть покой…» Как сказал Александр Сергеевич Пушкин!

— Он сказал: «Покой и воля», — уточнил я. И подумал: «Зеленцов этой формуле не изменял, если разуметь под покоем бездеятельность, а под волей — статус холостяка».

— Когда человек не совершает того, для чего был рожден, — сказал я Липнину, — не использованные им силы ищут выхода и обрушиваются на беззащитные внутренние органы. Мы ставим диагноз: на нервной почве. Но значение имеет не только почва, а и семена, которые в нее бросили. В данном случае бросили семена противоречий… А противоречия, как утверждал крупный психолог, к здоровью не ведут.

— Ого, и вы обратились к цитатам? — Липнин захлопал.

Лечить опытного врача — все равно что вести машину, когда рядом с тобой сидит шофер первого класса: он сам знает дорогу, видит опасности на пути и хочет определять скорость.

Когда к нему вернулось сознание, Зеленцов спросил:

— Володя, я буду жить?

— Ты же не умеешь менять привычек и образа существования. Я учел это!

Первое время он часами не отпускал, цеплялся за меня. Вновь и вновь просил объяснить, почему я уверен, что он не умрет.

— Вам еще надо жениться! — сказала Маша, услышав наш разговор в перевязочной. — К тому же в ваших жилах течет моя кровь.

— Я этого не забуду, — пообещал Зеленцов.

— Так что не напрягайтесь, Виктор Валерьянович.

Я думал, что, немного оправившись, Зеленцов начнет анализировать и направлять мою врачебную деятельность. Но он каждым словом давал понять, что верит только мне и что я ни с кем не могу делить ответственность за его здоровье. Он не просто надеялся на меня — он уповал. Следил за выражением моих глаз, подмечал оттенки голоса, а результаты обследований и анализов выслушивал, цепенея, как подсудимые приговор.

Он болел по-мужски. Да еще и по-холостяцки… Особенность заключалась лишь в том, что вопросы он задавал, используя профессиональные медицинские термины. Невозможно было представить себе, что в нашей больнице он считался главным специалистом по хладнокровию.

— Как могло получиться, что мы с тобой пятнадцать лет не встречались? — вопрошал он. — Теперь я так не смогу! И если только я поднимусь на ноги, эти ноги будут тащиться к тебе ежедневно — захочешь ты того или нет.

— Пусть тащатся… Я согласен.

— Если только я вернусь домой, ты этот дом не обойдешь и не объедешь!

Произнеся слова «если только я», он всякий раз пытал меня взглядом.

— Скажи, а там, у меня внутри, ты ничего более страшного, чем язва… не обнаружил?

— Хирург должен находить то, что он ищет. Неожиданные встречи в брюшной полости ни к чему.

— Именем нашего институтского братства?

И хотя в институте мы с ним братьями не были, я ответил:

— Именем братства!

— За одно такое свидетельство надо благодарить утром и вечером.

— А ночью и днем?

Мужчины не допускают несерьезного отношения к своим болезням. Но Зеленцов видел в шутках признаки моего спокойствия, а стало быть, и своего исцеления.

— Если бы что-нибудь там… обнаружилось, ты бы не иронизировал. Я понимаю. Спасибо тебе… Мог ли я думать, что ты сыграешь в моей жизни столь огромную роль? После матери… никто не играл такой роли!

Если сосредоточенно ждут беду, она откликается на ожидание.

— Ты уверен, что не будет осложнений? — пытал меня словами и взглядом Зеленцов. — Боюсь воспаления легких!

— Не напрягайтесь, Виктор Валерьянович, — продолжала советовать ему Маша. — Призываю вас к хладнокровию!

Но он продолжал напрягаться… И легкие его, которые могли воспалиться, а могли не воспалиться, в конце концов воспалились.

Мы с Машей и Пашей следили за организмами больных, а сестра Алевтина за организмом нашего отделения. Как только температура у Зеленцова подпрыгнула до сорока, об этом немедленно узнал Семен Павлович. И хоть осложнения с ремонтом волновали его гораздо больше зеленцовского осложнения, он сказал мне:

— Ну вот… Я знал, что без этого не обойдется. Опасные случаи — не специфика нашей больницы.

— А для безопасных больница вообще не нужна.

В глубине души он был доволен: вокруг спасения Зеленцова и Машиной самоотверженности стали складываться легенды, которые главный врач должен был развенчать.

На очередной «пятиминутке» он завел получасовой теоретический разговор об опасностях послеоперационного периода, которых иные «легкомысленно недооценивают». Напомнил и о том, что «незакрепленный успех подобен поражению».