Энна Аленник - Напоминание

— Кто не повторил — горе ему. Значит — неправоверный. Когда я там жил Самарканд был не такой. Большой Коран не выносили. Начиналась советская власть. Стреляли. Турист не прилетал. Не приезжал. Хирурик — приехал.

Дедушка говорит тихо. Забываешь, что надо спрашивать громко. На заданный вопрос он опять согласно покивал головой. Но заданный громче сразу повторил:

— Что за человек был Хирурик? Ай-яй, что за человек! Не дай бог знать моим внук. У меня внук — тридцать три. Не дай бог знать правнук. Хочу правнук — триста тридцать три. Младший — пусть сидит у меня здесь, дедушка показывает ладонь правой руки, — и пусть я могу поднять…

Картинно изобразив, как высоко он хотел бы поднять своего триста тридцать третьего правнука, он опускает руку до столика, берет свою пиалу, делает глоток и продолжает:

— Хирурик приехал — мне было пятьдесят. Верил: аллах — наш бог. Из-за Хирурик перестал верить на сорок лет.

— Он вас уговаривал?

— Не уговаривал. Это мулла уговаривал не верить Хирурик. Наш мулла был на минарет. Узбеки слышали, не муэдзин, сам мулла с минарет кричит. Узбекский понимаете?

— К сожалению, нет.

— Ничего, буду говорить. Внук будет переводить. Майсара, пусть идет Атамурад. Хорошо знает русский. Хорошо — английский. Кандидат науки.

— Он занимается, — предупреждает Майсара.

— Занимается-занимается! Отдыхать надо. Скажи, я сказал. И покажи его детей.

Майсара приводит два солнышка — мальчика и девочку, тут же представляя:

— Ему четыре года, зовут Камил. Ей — скоро три, зовут Рано.

— Поздоровайтесь, — говорит дедушка.

Дети смотрят во все свои знойно-вишневые глаза и молчат. Мальчик в нарядной бархатной тюбетейке, расшитой извечным цветочным орнаментом, и вполне современных клетчатых штанишках. У девочки над косичками розовый капроновый бант, а жилеточка на длинном шелковом платье — старинная, из оранжевого бархата.

Дедушка берет детей за руки:

— Ай-яй, зачем не здороваетесь? Майсара, кого ты привела? Мой правнук умеет говорить. Этот — чужой.

Правнук оскорблен. Он вырывает руку из дедушкиной, удирает из-под навеса и яростными прыжками через двор — на улицу.

Неприятная минута. Дедушка огорчен.

И тут — женским инстинктом, мало того, женским умением — выручает малышка.

— Лам! — сияя говорит она. — Датэ, датэ! — и много раз быстро наклоняет головку.

Ну разве не понятно? Это «салям!» и «здрасьте, здрасьте!» — мы уже знаем два языка. Кроме того, по собственной инициативе начинаем показывать, как мы умеем танцевать…

Но под навес входит Атамурад, минуты которого ценятся дорого.

Майсара говорит:

— Идем, Рано. Потом потанцуешь, — и уводит крохотную, пленительную восточную женщину. Она уносит в кулачке маленькую шоколадку — за свою большую обиду, за прерванное вдохновение, за поднятое взрослым настроение.

У ее отца тонкое, серьезное лицо. Пострижен ежиком.

Белая шелковая рубашка, джинсы, кожаные тапки. Вероятно, ему хорошо известно, чего от него ждут, потому что после знакомства он, не теряя времени, спрашивает:

— Мулла уже поднялся на минарет? — и готов приступить к делу.

Но дело откладывается. Майсара вносит второй чайник и пиалу Атамураду, наливает свежий кок-чай. Мужчины пьют мелкими глотками, смакуя.

Дедушка спрашивает:

— Почему ваш рот далеко от ваш пиала? Кок-чай — большой польза. Будет со-овсем легко писать, что говорю.

— Значит, мулла поднялся, — снова напоминает Атамурад. — К чему же он сверху призывал?

Дедушка делает замечание:

— Призывает — армия. Мулла — учит.

У внука где-то под кожей скул мелькает улыбка. Но он не спорит и, видно, не в первый раз начинает излагать по-русски то, что дедушка с легкостью полной свободы говорит на родном языке.

Идет рассказ в два голоса. Речь старика слышится как экзотическое сочетание непонятных звуков, она журчит и журчит, оттеняя понятную, четкую, но с тем же национальным колоритом речь Атамурада.

Он переводит:

— Мулла сверху учил: «Аллах-иль-аллах! Все, что находится на небе и на земле, — все принадлежит ему, нашему богу, и ему повинуется. О правоверные! Только он дает благополучие. Только он дает нам здоровье.

Но если вы не соблюдаете предписаний, если вы не покорны, если во время луны рамадана, когда послан был свыше Коран, вы забываете, что есть и пить вам запрещено до той минуты, пека можно отличить белую нитку от черной, а едите и пьете, когда небо еще не потемнело и белую нитку от черной можно отличить, — бог об этом осведомлен и посылает вам болезни. Он страшен в карах своих!»