Юрий Сбитнев - Эхо

Все в мире живет и чувствует, считал Ганалчи. В каждой, даже самой бездыханной, самой мертвой вещи есть крошечные носители жизни, из чего и возникает мир, который есть Жизнь. Дерево, даже срубленное, высушенное, распиленное на доски, продолжает быть деревом, в котором таинственно воспроизводится процесс жизни, но не исчезает. Если его не трогать, то в конце концов та жизнь перейдет в другую, исчезнет оболочка, в которой заключены носители, но сами они не исчезнут. Придавая куску дерева вид животного, птицы, рука человека организует эти носители и приближает их к тем, что совершают свои действия в животном или птице, ныне живущих. В эти изображения легко вселяются те самые носители – духи давно живших. Но в суть незримо живущего проникнуть может не каждый. Человек может. Ганалчи проникал, считая, что его помощниками в познании являются вот эти изображения, которые висят на слегах чума. Но если можно проникнуть с помощью носителей жизни в смысл прожитого, неодушевленного, бывшего и ныне спящего, то, конечно же, возможно и проникновение в суть живущих. Ганалчи обращается к этанам животных, птиц, рыб, трав, деревьев… Они его советчики, он понимает их, они понимают его. Но он не вправе выбирать себе этанов, каких ему захочется. Этанов назначает дух предков, когда происходит перерождение обыкновенного человека в шамана. Человек не может выучиться на шамана, выдать себя за него, наконец, получить шаманство по наследству. Он обязан переродиться. И это происходит помимо воли.

С Ганалчи происходило…

Ему было около пятнадцати лет, когда он, никогда не болевший, захворал. Не хотелось есть, двигаться, часто и тяжело болела голова. Он стал пуглив, его мучили беспокойство и приступы неведомой их людям тоски. День ото дня болезнь становилась все тяжелее и тяжелее. Не помогали ни настои трав, ни питье, приготовленное на крови зверей, ни заклинания старого шамана их рода Нянгни.

Было лето, жаркое и сухое. А он замерзал даже под меховым одеялом. Ныла каждая косточка, порою нечем было дышать, и Ганалчи вдруг терял сознание, падал там, где застал его такой припадок. Но, теряя сознание, он все-таки замечал, что боль затихает, а потом и вовсе исчезает, когда тело его начинает двигаться словно бы в непроизвольном танце, а язык и горло выводят какой-то мотив, переходящий вовсе в незнакомую песню. И поет он эту песню не на родном языке и даже не на языке других родов, но вовсе никогда им не слышанном.

Скоро он перестал терять сознание, потому что, как только приходили боль, беспокойство и тоска, начинал изгонять их сразу же возникавшей в нем песней и определенными движениями – рук, ног, всего тела, которые, организуясь помимо его воли, превращались в танец.

Если хворь приходила к нему во сне, то и во сне он пел и танцевал, изгоняя ее. И болезнь ушла. Он снова был здоров. Без устали ходил по тайге, пас оленей, добывал рыбу, собирал ягоды и грибы, был весел и проворен, как прежде. Ничто не изменилось в его жизни. И люди вокруг радовались его исцелению.

Однажды ночью он снова почувствовал в себе беспокойство, но оно было совсем другим, нежели прежнее. Оно не проходило ни от танца, ни от песен, которых он знал теперь очень много, но все они принадлежали только ему, поскольку язык, на котором пел он, никому не был известен.

Беспокойство росло, и он уже метался на постели, когда вдруг в чум, где спал, вошел человек. Ганалчи никогда не видел его, но почему-то знал, что это дедушка Горо из семьи Согиров их общего рода Почогиров. Он понимал, что дедушка умер за много, много, много десятков лет до его, Ганалчи, рождения, что его уже никто и не помнит из живущих, а он знает и помнит. Горо был шаман. В семье Ганалчи никогда не было шаманов, даже в роду давно не было, их приглашали из других родов, и они принимали тамгу Почогиров, как старый Нянгни.

Может быть, Горо как раз и был последним родовым шаманом.

Он сел рядом и нежно провел по лицу Ганалчи маленькой жесткой ладонью. Подушечки пальцев у него превратились в грубые мозоли, и Ганалчи «вспомнил», что никто не мял так искусно и так долго шкуры зверей, превращая их в шелковистую замшу, как дедушка Горо.

– Ты избран предками, сынок, – ласково сказал старик. – И будешь всю жизнь помогать людям, делая тут добро, которому научат тебя предки.

– Я не знаю, как это делается, – сказал Ганалчи, почувствовав, что беспокойство его прошло.

– Я научу тебя, и ты сможешь, обретя новую душу – харги, преодолеть время и расстояние. Ты будешь летать, Ганалчи. Летать… Летать… Летать…