Юрий Сбитнев - Эхо

– Может быть, взять вещи Макара Владимировича? – все-таки спросил.

– Не надо! Не бери! Так лучше… – торопливо ответил Кеша и махнул рукою.

Я был потрясен. Я думал потом, что должен подробно рассказать обо всем, что видел и пережил в ту ночь таежного лета на крохотном каменистом островке речки Вювю, затерянном среди великих болот.

Я слышал в себе крик бубна, крик живой головы, и видел медленное движение радара, прощупывающего звездное небо. Рука Ганалчи вела этот радар, медленно и точно нацеливаясь куда-то в невообразимую глубину мирозданий.

Я пробовал записать это. Не получалось. Хотел говорить, рассказывать, слово не изрекалось. Носил в себе ту ночь дни, недели, месяцы, годы, десятилетия… Но был нем… Я и сейчас нем, но попробую…

Мы ушли на остров всемером. Я был седьмым. Пять молодых парней и Ганалчи. Ребята были незнакомые, из разных семей. Все, вероятно, окончили десятилетку, подолгу живя в интернатах, но в тайге чувствовали себя пока как дома.

Не знаю, было ли им известно, что они должны делать на острове, поскольку со мною они почти не разговаривали; выполняли они все, что говорил им Ганалчи, тщательно и со старанием. Продравшись через непролазь в центр острова, расчищали поляну. Делали это аккуратно, не повреждая мха, стараясь не вытаптывать его. Деревья снимали под самый корень. Валили их тихо. Аккуратно обрубали ветви и ствол выносили вперед вершинкой к краю поляны, где и укладывали так, как говорил Ганалчи. Он руководил работой, ни одного дерева, ни один кустик не убирали без его участия. В самом центре образовавшегося чистого круга, на скальной ровной площадке, аккуратно сняли мох по кругу, отмеченному Ганалчи.

В работе я не участвовал, глядел со стороны, стараясь все как можно точнее запомнить. К тому времени на меня никто не обращал внимания. Даже Ганалчи. Словно меня тут не было. А я и сам старался не попадаться на глаза.

С каждым часом работа становилась все сложнее и сложнее. Делали ее очень тихо, словно бы под угрозой для жизни. Почти не говорили. Но если и произносили слово, то делали это шепотом, в великой тайне. А когда Ганалчи начал возводить остов будущего нымгындяка, работа и вовсе стала какой-то таинственной и очень опасной.

Старик подолгу стоял молча, что-то сопоставляя в уме, внимательно изучал землю у своих ног, потом небо над головою. Ночь перед тем, как возвести три несущих, он провел без сна, лежа в центре того круга лицом в небо.

Чум, обретая новые и новые несущие, все больше напоминал мне ракету, и я вспоминал тот первый увиденный мной нымгындяк, так поразивший мгновением полной реальности, – что вот стоит она в снегах на скальном взлобке, курясь предстартовыми дымками…

К выстроенному и уже покрытому чуму подвели входную галерею, нечто напоминающее трап. И против нее с другой стороны еще одну. Входную галерею Ганалчи называл дарпэ, слово это можно перевести как мост, переход, трап.

Назову мостом. Его удерживали олени, на спинах которых лежали рыбы-таймени – мощные корни с частью ствола и слеги.

По обе стороны расположились шеренги деревянных людей.

Дарпэ строили из живой, только что срубленной лиственницы.

Ганалчи показывал, что срубить, как нести, а потом уже сам сооружал из приготовленного материала.

Закончив строительство дарпэ, приступили к возведению чего-то похожего с другой стороны чума, именовавшегося – онанг. В дело шли только очень сухие лиственницы.

Строили с еще большей осторожностью, в полном молчании.

Онанг – путь, по которому сообщается харги – душа шамана – с другими душами. Это святая святых. Хода туда для живых нет. Он охраняется душами предков, обязательно людей.

Вокруг нымгындяка Ганалчи установил пни, корчажины, корни, напоминающие животных и птиц; ставил по какому-то только ему известному плану шесты, вырубал и еще какие-то изображения. Все только из лиственницы.

Нымгындяк готов. Я не заметил, как на остров пришли люди. Мужчины и женщины из стойбища у водопада. Все несколько возбуждены предстоящим, говорят шепотом. Те, что помоложе, чуть даже ежатся, словно им знобко среди теплой ночи.

Я отлучен и сижу на краю поляны в сооруженном для меня то ли шалаше, то ли просто-напросто большом гнезде из лиственничных ветвей. Чувство стыда и какой-то крайней неловкости мучит меня. Порою очень хочется уйти, но не знаю тропы через болота. А на острове деться больше некуда, стоит мне выйти из моего укрытия – и я на виду. Ощущение такое, словно бы голый.