Юрий Сбитнев - Эхо

Умун знал лебедей с озера Чеко. Он приходил туда вместе с их прилетом и жил все лето в белых березовых лесах неподалеку от их гнездовий.

В тот год они встретились, как обычно.

Лебеди долго кружили над водою, потом по самой воде, совершая круг за кругом подле своего жилища. Умун привычно следил за ними с берега. И птицы его не пугались.

Рыба в озере и реке ловилась хорошо, вкусными были корешки и луковицы тех трав и цветов, которые так сочны в месяц Телят, да и многие съедобные стебли раньше, чем обычно, набирали соку, и Умун, радуясь, всласть поедал их.

О предупреждении предков он не думал, просто забыл об этом, как забыл все, что связывало его с людьми.

Но однажды утром Умун не обнаружил на озере лебедей. Птицы, как это бывало осенью, поднялись над тайгою, и он слышал их прощальный крик среди ночи, когда уже заснул в уютном своем летнем чуме.

Потом рекою к низовьям густо пошла рыба, и он отметил эту поразившую его странность. Пропал кормившийся рядом с его жилищем зверь, улетели глухари, и ушел живший рядом в глубокой норе старый лис. В одну из ночей Умуна разбудил шум: мимо, вопреки вечному, на север спешило стадо диких оленей, пропали рябчики, исчезли тетерева, и только комары пуще, чем когда-либо, донимали человека. Но к ним Умун давно привык, беспокоило его, что тайга день ото дня становилась все тише, все безжизненнее. Он сбегал на поречные луговины, где всегда отдыхали, валяясь в густой траве, лоси, и не обнаружил там ни одной лежки. Непримятыми, буйными, в цвету были те луговины. Ушел со своих пастбищ и медведь. Умун понял, что в тайге он остался один. Но и тогда не вспомнил о наказе людей покинуть свой край и уйти с ними к новым кочевьям.

Грохот, скатившийся с неба, застал Умуна в горах над озером Чеко. Уже неделю он не мог добыть ни рыбы, ни мяса. Река и озеро вовсе опустели, а из тайги, кажется, ушли даже мыши, бабочек и тех не было над обильно цветущими травами. Умун поднялся в горы, надеясь за ними в северных озерах, из которых не вытекали ни речки, ни ручьи, наловить рыбы.

Он уже поднялся к самой вершине, когда вдруг с ясного и солнечного неба ударил гром.

Умун глядел вокруг, стараясь определить, откуда катится страшный этот грохот, но не находил его источника. Он стоял на голом скалистом кряже, оглядывая округу на три стороны, и видел далеко. Гром нарастал, и нарастала неожиданная тяжесть во всем теле. Умуна не придавливало этой тяжестью, не гнуло к земле, но он, словно обретая неподъемную тяжесть, врастал, вдавливался в скалы. Твердь под его ногами словно бы прогибалась. Ни рукою, ни ногою двинуть он уже не мог, а тяжесть с каждой минутой нарастала, как нарастал и этот гром среди ясного неба.

С трудом поднял Умун лицо и вдруг увидел над собою громадный шар-солнце. Оно надвигалось на него, издавая уже не гром, но пронзительный вой, и этому вою вторили трубы всех четырех ветров.

Из глаз катились слезы, ссыхалось, пылало лицо, грудь разрывал скопившийся в ней воздух, но Умун ничего не мог поделать с собой, он не мог даже закрыть глаз, прикрыть хотя бы руками лицо и только медленно, как ему показалось, опускался спиною на камни.

Свет странного солнца не ослепил его, он по-прежнему видел громадный огненный шар, висевший теперь над самым его лицом, и огненные струи, исходившие из него, и упиравшиеся в болота Великой котловины три белых, тоже огненных, луча. Там, далеко внизу, на юго-западе от него, от болот вставали громадные вихревые облака, и это он видел…

Умун пробовал кричать, чтобы извергнуть из себя ужас увиденного, что душил его, наполняя той самой тяжестью, но рот его не издавал ни звука. Он задыхался, но все еще видел, воспринимал неузнаваемо изменившийся мир вокруг себя, застывшее, как и он сам, время.

И вдруг он увидел железных птиц, вылетавших из страшного этого солнца и мчащихся к земле.

Дальнейшее отпечаталось в его сознании, как то, что птицы эти клевали вокруг землю, совсем как это делает береговушка: стремительно срывается с гнезда, хватает что-то клювом, почти ударившись о землю, и снова взмывает к своей норке в береговом утесе.

Птицы эти были малыми, большими и огромными, но одинаково мчались к земле, взмывали снова ввысь и пропадали в огненном шаре. Он все еще видел и понимал, когда стая их, каждая не больше таежной гаечки, клевала его лицо… А потом страшный гром потряс все вокруг, затряслась земля, тело стало легким, и его понесло куда-то, как еловое семечко… Больше он ничего не видел. Никогда…