Маша Трауб - Всегда кто-то платит

В то время мама звонила мне часто. Я считала себя обязанной слушать. Мама звонила тогда, когда ей было удобно. Она ни разу не спросила, могу ли я разговаривать. Как ни разу не спросила, как у меня дела. После обсуждения погоды она переводила разговор на Анатолия Петровича. Ей нужно было мое участие. Нет, я не была жестокой, как думала мама, не была такой уж прагматичной. Я просто не понимала – почему я должна переживать за Анатолия Петровича? С какого перепугу? Да, я должна переживать за маму. Если бы она лежала в больнице, я бы к ней приехала. Но он мне кто? Человек, который в рекордные сроки сломал мою жизнь? Из-за которого я потеряла и дом, и маму? И я должна была ему сочувствовать? Мама говорила, что он – это она. А она – это он. И что он, окажись на ее месте, поступил бы так же – заботился, ездил, возил продукты, держал за руку.

– А я – это не ты? Ты в этом так уверена? – В миллионный раз спрашивала я, зная, что ответа не получу. Мама только начинала сердиться и плакать.

– В чем?

– В том, что он бы тебя не бросил?

– Уверена.

– Я тоже была уверена, что я для тебя важнее какого-то мужика, а оказалось наоборот.

– Не говорит так. Ты ничего не понимаешь. Это другое.

– Да, другое. Но ты же сделала свой выбор. Он, а не я.

– Ничего я не делала! Разве я знала, что так будет?

– Ты можешь с ним развестись.

– Как? Это же неправильно. Это… так нельзя. Я не могу.

– А меня выгнать из родного дома можно? Позволить своему мужу говорить и делать мне гадости – можно.

Мама бросила трубку. Она всегда бросала трубку, когда я начинала задавать ей такие простые вопросы. И всегда потом упрекала меня в том, что я ее «довела». Но шло время, и она звонила и звонила, рассказывала все в подробностях, просила, чтобы я выслушала. Я слушала, что мне оставалось? Не знаю, откуда это во мне? Вряд ли от воспитания. Но я считала, что должна выслушать маму. И да, я бы в любой момент бросилась ей на помощь. В конце концов, у меня не было никого, кроме нее. Мама же все проводила какие-то родственные нити. Она тоже сходила с ума. Иногда она звонила мне, думая, что звонит Ане. И я по голосу чувствовала, что она ошиблась номером. Со мной она никогда так ласково не разговаривала. Отчего-то она решила, что у нее есть большая семья. Когда она стала называть детей Ани своими внуками, я попросила, чтобы она мне больше не звонила. Мама так и не поняла, что меня так разозлило. Я же была просто в бешенстве. Какие внуки? Тоже мне бабушка нашлась!

Но мама будто старалась сделать мне побольнее. Звонила и сообщала:

– Вчера Анечка приезжала. Внуков привезла.

– Мам, ты издеваешься?

– Почему ты все, абсолютно все, что бы я ни сказала, воспринимаешь в штыки?

Анатолий Петрович ждал маминого прихода с нетерпением. Они выходили на улицу – тогда он еще мог ходить, пусть медленно, с поддержкой, но мог. Даже просил, чтобы мама вывела его во двор. И начинал громким шепотом рассказывать. Сосед по палате за ним следит. Медсестры шпионят. Роются в его тумбочке. Когда мимо проходят – сплетничают, про него говорят. За спиной его обсуждают все время. Наверняка на работу доложат. Да присочинят того, чего не было. Ну, зажал он медсестру молоденькую в процедурной, так и что? Аморалку ему за это? Да эта медсестра все время по углам с пациентами жмется.

Мама, проглотив историю про зажатую медсестру, списав все на больное воображение, убеждала мужа в том, что все не так, он придумывает, сосед по палате – милейший мужчина. И никто не шепчется, никто не роется. Мама спросила у лечащего врача – что происходит с ее мужем?

– Давление в норме, анализы – идеальные, нам бы с вами такие, – ответил врач, – сердце работает как часы. Характер, правда… Но с возрастом ни у кого характер не улучшается. Может наступить ремиссия. Точные прогнозы вам никто не даст. Приступы паники, паранойи – к сожалению, так бывает. Так что терпите.

– Сколько? – спросила мама.

– Что сколько? – поправил очки врач.

– Сколько терпеть?

– Бог милостив.

Мама так и не поняла – что это значит. То ли бог даст ей сил и терпения, то ли облегчит страдания мужа.

Поскольку держать больного с идеальными анализами и здоровым сердцем не было никаких оснований, Анатолия Петровича опять выписали.

– Почему? – Мама чуть не плакала в кабинете врача. – Ему нельзя домой! Он опасен и для себя, и для меня! Вы же знаете, что он болен!

– Я мог дать вам всего две недели, – устало объяснял врач. – Я и так пошел на должностное преступление. Ищите другие места. Они есть. Слава богу, что есть. Раньше не было.