Томислав Османли - Двадцать первый - Книга фантазмов

— Я тебя не слышу, милая. Ничего не слышу!

Она продолжала громко орать в ответ, пока кто-то из соседей не начал стучать в стенку, тогда Памела замолчала и просто держала трубку, слушая его пьяное хихиканье… Неожиданно для себя она осознала, что ей его не хватает, такого, какой он есть, эгоистичного и непредсказуемого, что он, несмотря ни на что, ее единственная надежда в жизни, ведь ей уже слишком поздно думать о ком-нибудь еще… Когда ранний рассвет стал окрашивать силуэты зданий в центре города в розовый цвет, женщина горько заплакала, впервые после его ухода.

Вскоре Пэм получила посылку с дешевым калифорнийским вином. Она перерыла всю коробку, чтобы найти письмо, но в ней ничего, кроме бутылки, не было. «Так само вино и есть письмо, глупышка», — сказала она потом сама себе и поставила бутылку на стол рядом с его портретом и телефоном. Это был своего рода алтарь, посвященный Нику, означавший его символическое присутствие.

За день до Рождества Ник снова ей позвонил. Он был трезвым и вежливым, хотя и несколько сдержанным. И опять не оставил своего номера.

— У меня нет постоянного номера, солнышко, — сказал он ей своим спокойным и уверенным голосом. — Мы постоянно переезжаем с места на место, и я меняю мобильники как перчатки. Проект еще некоторое время продлится, а потом я посмотрю, что делать… Бай, Пэм!

Щелчок. И все.

«Боже мой, — думала она, все еще не снимая руки с повешенной телефонной трубки, — а поздравил ли этот ублюдок меня с Рождеством?»

Гордану Коеву не очень-то верилось в апокалиптические прогнозы относительно проблемы 2000 года, так что всю эту шумиху, связанную с угрозой сбоя компьютерных систем, он воспринял как момент, подходящий для нового старта. То, что этот старт происходил именно на пороге двухтысячного года, для него имело особое значение. Да и мать Гордана, пока готовила ему завтрак перед тем, как он в первый раз отправится на работу, не в силах удержаться, сказала ему:

— Я не могла никак уснуть от радости, утром я и твоему отцу об этом сказала. «Почему, Станка?» — спросил он из спальни. А я ему отсюда кричу: «Из-за Гордана». «А что с ним такое?» — спросил он, появляясь из спальни в пижаме. «Да ничего, Деян, — снова кричу ему в ответ. — Я счастлива, что наш сын устроился на работу. И видишь — когда?» — говорю ему.

— И когда? — с интересом спросил Гордан.

— Как когда?! Да в начале нового века! — пояснила Станка, удивляясь, что Гордан не понял.

— …и тысячелетия, — добавил Гордан и взглянул на мать, которая как раз ставила перед ним тарелку с яичницей.

— Ну, тем более, — прокомментировала Станка Коева, не уловив иронию в голосе сына. — Станешь своим человеком в глазах нового времени. Нам не довелось такого пережить. Да и поколению моего отца… Разве есть что-то прекраснее этого? Это большое дело, сынок. Так ведь?

— Да, только… придется еще целый год ждать, — промолвил Гордан.

— Как это — целый год?

— Новый век начинается с 2001 года. Двухтысячный — просто порядковый номер. Тысячелетие, мама, начнется через год. И мы пока в руках старого времени.

— Ну, что ж теперь… — сказала Станка немного с укором и принялась мыть посуду, а потом, больше для себя, в утешение, добавила: — Все равно с работой-то лучше, а уж новое время, ничего, подождем маленько.

Гордан положил в рот кусок яичницы и едва слышно сказал:

— Год — это не так мало…

— Как бы не так! Вон, у нас — столько лет за плечами. Пролетели — мы и оглянуться не успели.

— Не знаю, буду ли я еще здесь через год, — добавил Гордан с полным ртом.

Станка помолчала, глядя перед собой.

— Ты, я гляжу, снова за старое. Опять у тебя в голове мысли об отъезде? — произнесла она через некоторое время, стараясь говорить как можно мягче, и потом добавила, начав нервно вытирать посуду. — А квартира кому достанется?

Не услышав в ответ ни слова, она обернулась и увидела, что Гордана уже нет за столом. До нее донесся громкий стук хлопнувшей входной двери. Станка постояла, подумала: как это так — ни они, отец и мать, ни «эта», как она про себя называла Майю, не могут выбить из его головы эту бредовую мысль об отъезде… Потом неторопливо взяла тарелку с недоеденным завтраком, смахнула с нее в мусорное ведро остатки яичницы и, пока она мыла эту тарелку, такую же облезлую от частого использования, как и все другие, подумала: если бы не операция, когда ей удалили матку, было бы у нее хотя бы двое детей… Когда в семье всего один ребенок, дети обычно вырастают избалованными, и, такое часто бывает, оставляют своих родителей.