Александр Потемкин - Мания

Тем временем господин Маниколопов продолжал: «Господа! Объявляю премию. Чей залп окажется самым мощным, тот получит три тысячи долларов. Чей залп станет самым долгим, может рассчитывать на пять тысяч. Чей залп представится самым раскатистым, будет вознагражден семью тысячами. Десять тысяч долларов получит тот, кто своим выстрелом расколет оконное стекло. Понятно?!» Тут между артиллеристами шеф-повара ресторана «Украина» и Петром Петровичем возник тот контакт, который понятен лишь находящимся на съемочной площадке актерам батальных сцен и режиссеру. Если для первых эта гармоничная связь завершалась приличным гонораром, то для второго — внутренним согласием с самим собой, полным удовлетворением совершенным чудом.

Впрочем, в нашей великолепной столице проживают не только люди, увлеченные экстремальным сексом, — нередко встречаются пройдохи всех мастей; особенно много таких среди уволенных в запас офицеров специальных служб. Так вот, когда один из них услышал о призе в десять тысяч долларов за разбитое стекло, то тут же полез за пояс, чтобы вытащить из нижнего белья резинку. Справа от него другой артиллерист, заметив расторопность соседа и, видимо, поняв его намерения, торопливо прошептал: «Я прикрою тебя справа. Моя доля — двадцать процентов». — «Согласен! Молчи!» — ответил смекалистый претендент на высшую премию. Но в этот момент их коллега слева с растерянным бегающим взглядом, но с принципиальным желанием увеличить свой доход, вклинился в разговор: «А можно и мне получить кусочек пирога?» — «Какой еще пирог?» — насторожился первый. «Вы же что-то наметили поделить. Может, для меня какое-нибудь задание найдется?» — «От возможного пирожка тебе начислим сто долларов. Но главное требование — закрой рот, и еще: сделай четверть шага вперед и прикрой меня слева! Замолкни!» — «Есть!» — по-армейски ответит тот. Уступчивость организатора бизнеса вызвала у него слезы умиления. Он почти поверил, что наш замечательный мегаполис заселен лишь благородными гражданами. Кулинарный артиллерист был даже готов вступить в бой за свои убеждения, такими благодарными чувствами наполнилось его сердце.

В это время в апартаменты вошел высокий худой мужчина лет сорока со скрипичным футляром. Он был лысоват, с тонкими усиками и вытаращенными глазами и больше походил на бедного юношу, исхудалого студента, чем на солиста столичной консерватории. Увидев столько публики, он растерялся и, не зная, что сказать, стал кивать головой во все стороны, словно оказался на сцене после успешного концерта.

Тут артиллеристы замахали руками, что, дескать, необходимо срочно начинать стрельбу. Шеф-повар Саныч моментально оглядел строй и отдал первую звучную команду: «Снять штаны!» Брюки расстегнулись и упали на ботинки. «Снять трусы!» — последовал следующий приказ. Разноцветный текстиль накрыл брюки. «Согнуться задницей к Петру… к Белому дому!» — «Нет, нет, дружок Саныч, все правильно, согнуться задницей к Петру Петровичу! Продолжай!» — «Залп!» — гордо бросил шеф-повар.

Тут началась такая канонада, что, казалось, мощные звуки сотрясали стены. Опрокидывались стулья; несколько ваз с розами грохнулись на пол, и белые лепестки королевы цветов запорхали в воздухе, как снежинки во время вьюги; упал и разбился торшер; со стола свалилась фруктовница, и по паркету покатились апельсины, ягоды клубники и черники. Ошарашенный скрипач, не понимая, что происходит, на всякий случай упал на пол. Наум Абрамович, напрочь забыв о коммерческих авантюрах, плотно прижался к колонне. Но тут пошел такой едкий смрадный запах, что все стали закрывать носы, жмурить глаза. Господин Завада, хорошо знающий законы физики из школьной программы, опустился на колени и начал хватать воздух у самого пола. Он так кривил физиономию, что стал походить на человека, продающего под лезвием кинжала пасхальное яйцо Фаберже из коллекции дома Романовых за кусок мыла, за тюбик горчицы, за ломтик лимона, за глоток свежего воздуха. Лишь один господин Маниколопов, распластав руки, гордо стоял у центрального окна. Его лицо было восторженным, глаза сверкали патриотизмом, он чувствовал себя так, будто на баррикадах российской демократии августа девяноста первого защищает своим мощным телом Белый дом. Канонада воздушной артиллерии нарастала. Залпы усиливали свою мощь, частота выстрелов переходила в сплошной тяжелый гул.

В этот момент в зал вошла Наталья Никитична. Свежая, роскошная, в махровом розовом халате, с приоткрытой грудью, с мокрыми, гладко зачесанными назад волосами, эротично босая — с ее загорелых ног еще скатывались капли воды, — она, словно споткнувшись, остановилась на пороге. Смрад вынудил ее задержать дыхание, непонятные в первый момент разрывы заставили влажными ладонями закрыть лицо. В какое-то мгновение ей даже захотелось сбежать. Но счастливый вид Маниколопова, восхищение его атлетической фигурой на фоне атакуемого Белого дома, бросающаяся в глаза решимость задержать наступление голодранцев, впечатляющий образ мифического борца со злом, в котором предстал сейчас перед ней Петр Петрович, заставили молодую женщину остановиться. К тому же ее чувственная натура уловила, что в воздухе апартаментов, помимо вони, возник плотский аромат эроса. «А не оригинальная ли это попытка соблазнить меня? — вдруг пронеслось в ее голове. — Такой сумасбродной интриги я даже не представляла! Эти воздушные залпы, эта всепроникающая вонь, эти кружева белых лепестков роз, носящихся по залу, огромные задницы, выставленные как бы на продажу, — разве все это не апофеоз сексуальности самой атмосферы? Ох, хочу Петра Петровича! Требую его срочно!» Жаждущая эротики госпожа Мегалова бросила своему поклоннику взгляд, полный любви, и понеслась к Маниколопову. Она представлялась себе именно той женщиной, которую с нетерпением ждал кавалер. Наталья Никитична целовала художника эротического спектакля, оставляя синячки на мочках ушей, на подбородке, на шее, на руках.