Александр Потемкин - Мания

Яков Михайлович опустил глаза, помолчал и с трудом выдавил: «Этого делать я не стану… Не смогу!»

Депутат опешил. «Как так! — подумал он. — Я настаиваю, я плачу, я унижаюсь, а этот тип отказывается! Какое он имеет право? Тоже мне еще, гусь хрустальный! Не стану же я рисковать своим положением и бизнесом! Что он, этого не понимает? Спрошу в последний раз, а там придется переходить к радикальным мерам… — Упрямство несговорчивого Якова Михайловича усиливало негодование господина Штопкина. — Так что, Ваханя, согласен? Деньги готовы! Решай быстрее: да или нет!»

Посыльный ничего не отвечал. Снедаемый страхом, он продолжал упрямо стоять в отрешенной позе. Наступила беспокойная тишина, ощущение приближающейся беды нарастало.

«Опасный тип. Не отпущу же я его так просто! Он столько уже всего знает… И звать на помощь тоже никого нельзя: опять возникнут расходы, появятся новые свидетели. А в моем деле свидетель — это бомба замедленного действия. Придется все делать самому. И быстро. Через час начнут приходить клиенты. Сегодня у нас будет жена самого П., любовница В., сестры Б., мать С., артисты Л., М. и К., телеведущие М. и П. и С. и Д. — все очень богатые люди; позже появится еще пара десятков “прихожан” храма экстремальных чувств. Что мне Ваханя? Еще один труп? Выброшу на улицу не только жертву орального секса, но и… наркомана. Да, прекрасная идея! — Приняв решение, Харитон Николаевич обратился к посыльному: — Ну, ладно, садись, дружок, отдохни. Я через минуту вернусь. Выпьем по стакану вина». Поставив перед Яковом Михайловичем стакан вина, Штопкин вышел из гостиной и направился в свой кабинет. Там он достал из сейфа ампулу листонона, набрал его в маленький, кубовый, шприцик, потом из флакончика втянул в другой шприц десять миллилитров обогащенного героина, обернул заготовку льняной салфеткой и вернулся к посыльному. Владелец храма тут же обратил внимание, что Ваханя к вину не прикоснулся. «Прощай, дурак! Не захотел деньги, получи нечто другое! То, что перенесет тебя в вечность! Пока!» — мелькнуло у депутата в голове. Быстрым движением Штопкин прижал шприц к шее посыльного и надавил на поршень.

Вначале Ваханя даже не понял, что произошло. Но парализующий всю двигательную систему препарат кураре буквально сразу стал действовать. Мышцы Якова Михайловича ослабли, потом вообще перестали действовать. Руки обвисли, глаза застыли, голова завалилась на кресло, он перестал чувствовать ноги, все свое тело. Ваханя попытался что-то сказать, но язык не ворочался. «Еще десять минут, и ты отправишься на тот свет! — усмехнулся Штопкин. Тут он даже несколько повысил голос: — Я знаю, что ты все понимаешь, что сознание не покинуло твою голову. Сейчас я вытащу из твоих карманов все документы, и ты получишь смертельную дозу героина. На твоих губах появится пена — и ту-ту, прощай! В мимолетном кайфе тебе придется отправиться в заоблачные дали, в очень короткое, самое короткое путешествие. Таким, как ты, нет места в нашем замечательном мегаполисе…»

В этот миг Ваханя почувствовал, что начинает освобождаться от ненавистной реальности. На его лице появилась жалкая улыбка, за которой иногда прячется прозрение. И действительно, казалось, что Яков Михайлович что-то важное понял. «Не расплата ли это за мою нерешительность и трусость? — успел подумать он. — Прожить жизнь без блаженного чувства свободы, с единственной целью быть незамеченным, — какая жалость!»

Он в последний раз взглянул на Штопкина: в его глазах не было ни злобы, ни ненависти.

Потом глаза его закрылись.

P. S. На следующий день в одной столичной газетенке появилась заметка о том, что «…на стройплощадке около метро “Фрунзенская” были обнаружены два трупа: молодая женщина, захлебнувшаяся спермой, и мужчина, умерший от передозировки наркотиков. Документы при них не были найдены. Количество бездомных в столице становится все больше. Пора предъявить политические претензии к городским властям».

Сентябрь—декабрь 2004.