Анар - Шестой этаж пятиэтажного дома

Зауру был понятен смысл и этого неожиданного визита — смотрины устраивали не только Фирангиз, но и ему, Зауру, во всяком случае ближайшие родственники (а Таира, видимо, была не только сестрой, но и ближайшей советчицей Алии) должны были увидеть и Заура, и его семью, и их круг, и родню, да и квартирные условия, обстановку, атмосферу, возможности, словом, все то, что в будущем могло бы составить семейное счастье «дорогой Фирочки». Зауру была смешна вся эта возня и отчасти противна. Но он старался погасить в себе неприязнь и быть приветливым со всеми, и вдруг ему самому непонятная волна любви и умиления ко всем этим людям, совершенно ему безразличным, охватила его, и он удивился своему настроению, не понимая его причины. Обычно в дни рождения он испытывал совсем другие чувства: некоторое раздражение и нетерпеливое желание, чтобы день этот с его зряшной суетой наконец кончился. Но нынче весь день, а впрочем, и всю предыдущую ночь, начиная со звонка, он чувствовал себя переполненным каким-то не понятным и не знакомым никогда прежде чувством любви ко всему человечеству и конкретно к каждому человеку, встреченному им на работе, на улице, а теперь вот и дома. Он в сотый раз дотрагивался до зажигалки «Ронсон» в кармане пиджака, которую сегодня занесла ему на работу Медина — соседка Тахмины — вместе с цветами и поздравлением. И сейчас, то и дело щелкая зажигалкой, он был так переполнен своим тайным счастьем, что не совсем ясно воспринимал все то, что говорили ему и говорили вообще, и пытался обворожительной улыбкой и одними лишь «да» и «нет» поддерживать беседу, которую завел с ним Джаббар, муж Таиры. Слова Джаббара доходили до него откуда-то издалека, обрывками, хотя они и сидели рядом на диване и Джаббар степенно и солидно говорил, кажется, о нем самом, о Зауре.

— Я понимаю, — доносился откуда-то голос Джаббара, — вам трудно будет защититься в том институте, где работает ваш отец. Злые языки будут болтать всякое, но вот в нашем институте я могу поговорить, чтобы вы защитились, не теряя драгоценного времени…

Заур пытался сосредоточиться и понять, о чем толковал Джаббар, что, собственно, ему надо, но мысли его путались, ибо наравне с голосом Джаббара до него долетали и другие голоса — отца, матери, Муртуза, Алии, Таиры, других гостей. И лишь Фирангиз молчала. Но он слышал и ее молчание, наполненное, как ему казалось, мыслями, внушенными ей Алией-ханум. Голоса сливались в общий гул, и, не прислушиваясь ни к чему, он тем не менее слышал обрывки фраз и мог безошибочно определить, кому они принадлежат.

— Он был у меня замполитом, замухрышка этакий, а теперь вот встречаю на улице — еле здоровается. Помню, под Можайском я вызвал его к себе, была распутица, артиллерия застряла… — это говорил Муртуз.

— Взял меня в склад: мама, выбирай, что душе твоей угодно. Знаете, Зивяр-ханум, я глазам своим не поверила — ну, все, что можно себе представить!.. А он говорит: мама, что же ты мне раньше не сказала, да это же пара пустяков… — говорила Алия-ханум, гордая влиятельностью своего сьша Спартака. Эту историю Заур непосредственно из ее уст или в пересказе Зивяр-ханум слышал по крайней мере раз пять. Спартак был любимой темой Алии-ханум, хотя и не единственной: заслуги мужа и скромность дочери были второй и третьей темами Алии.

— Для начала я могу поговорить с ученым секретарем, он меня очень уважает. Можно защититься очень быстро. Как вы на это смотрите?

Заур сосредоточился на голосе Джаббара: вопрос был обращен к нему.

— Да, это мысль, — ответил Заур самой длинной фразой за весь вечер и услышал голос своей матери:

— Заур, включи-ка телевизор, а то гости скучают.

Заур включил телевизор, и через некоторое время к живым голосам гостей добавился голос с экрана — выступал спортивный комментатор: «Наши волейболисты продемонстрировали четкую, целеустремленную игру и добились заслуженного успеха…»

— А сейчас он стал шишкой какой-то и еле здоровается. Я его поймал, говорю, слушай, негодяй ты этакий…

— Когда хочешь, мама, в любой момент этот склад к твоим услугам. Я взяла только вот это платье для Фиры, французские сапожки — тоже для нее, для меня были малы, несколько кофточек для себя, два покрывала — это уже ее приданое, право, даже не знала, что взять, глаза разбегаются…

— Мне ничего не стоит, я могу и замдиректора по научной части, он тоже меня очень уважает, лишь бы не упустить драгоценного времени…

— Да нет, говорит, я вас просто не узнал… Как же, помню, все помню, все добро ваше помню, как можно забыть? То-то, говорю…