Анна Лихтикман - Поезд пишет пароходу

Еще один даман пробежал совсем близко. Где-то здесь множество нор. Мага представила все эти маленькие убежища, которые так уютно выглядят на картинках в детских книжках.

В детстве она часто пыталась заглядывать в освещенные окна, пока мама не сказала ей, что этого делать нельзя. Но дело было даже не в запретах, а в ощущении тоски и бессилия перед тайной, которое настигало ее всякий раз, когда кто-то, на секунду появившись в окне, бегло окидывал взглядом улицу и задергивал штору.

Она вспомнила, как когда-то, когда она была совсем маленькая, родители взяли ее с собой в отпуск. Они остановились в небольшой гостинице. Как-то раз они все вместе возвращались с пляжа в темноте, и мяч, который она несла в руках, выскользнул и куда-то укатился. Он нашелся не сразу — оказался у бокового флигеля, в пятне света, падавшего от окна на траву. Мага подхватила мяч, и уже хотела было бежать к дорожке, как вдруг отец придержал ее за руку:

— Смотри!

Он указывал на то освещенное окно на первом этаже. Мага вгляделась: угол шкафа, картина на стене, полотенце на спинке стула — все это было ей смутно знакомо. «Это же наша комната, — сказал Кит, — смотри, вон твои игрушки». И в самом деле это были ее игрушки, ее альбом и фломастеры и ее купальник на спинке стула. Мага не могла отвести глаз. Отсюда, из темноты, их надоевший гостиничный номер выглядел так, словно в нем живут незнакомые прекрасные люди. Как знать, может, и тот мальчик из сказки про козочку пришел по подземному переходу не в Иерусалим, а лишь в соседнее местечко?

Моего возвращения в пансионат никто не заметил. Я решила не переодеваться в старуху. В утренние часы в нашем корпусе многолюдно, везде разгуливают студенты, посетители и персонал, так что я без проблем проскользнула мимо стойки дежурного. Записка, которую я накануне приклеила к двери комнаты на случай, если меня будут искать, так и висела аккуратно сложенной. Читал ли ее хоть кто-нибудь?

…

На поиски нового жилья ушла неделя. Я нашла квартиру в хорошем доме, там как раз заканчивали ремонт. В четверг ремонтники сообщили, что квартира готова. Было уже четыре, но я решила, что еще на одну ночь уж точно не останусь в пансионате. Вещей у меня было немного, но все равно пришлось заказать такси. Когда я вышла в вестибюль, то Шалом, сидевший за стойкой, так замахал руками, словно хотел со мной обняться.

— Как грустно, Стелла, что вы уезжаете! Мы все будем скучать. И, кстати, его поймали, представьте!

— Кого?

— Вора! Бомжа, который шарил по комнатам. Сегодня после обеда уборщица наткнулась на него в подсобке. Помните, у людей фотографии пропадали? Его рук дело, точно вам говорю. Вообразите только: шастал из корпуса в корпус, рыскал в шкафах… Вы же, помните, жаловались на то, что он вломился в ваш номер. Пойдите в полицию, подтвердите, что узнаете его.

Я вышла на улицу, где уже поджидало такси.

— Простите, я вынуждена задержаться. Я поеду позже.

Я почти не сомневалась в том, какого вора они поймали. Но как узнать это наверняка? Я поднялась в подсобку, где, по словам Шалома, задержали вора. В маленькой темной комнатке пахло лавандовым мылом. Я нащупала выключатель. На полу валялась синяя тетрадь. Я подняла ее. Обложки у тетради не было. Это были скрепленные в блок синие листы.

Сумок и чемоданов было обычно пять или шесть. Пока добирались до вокзала, их постоянно пересчитывали, называя при этом почему-то «места». Так и говорили, не «у нас пять сумок» а «у нас пять мест». Дядя время от времени делал необычный для него оперный жест: клал руку на грудь, и мы с двоюродным братом знали: там, в нагрудном кармане, билеты на поезд. Билеты — маленькие прямоугольники из твердого коричневого картона. Где-то мы видели и другие: бумажные, зеленоватые, с величавыми пейзажами, окаймленными имперским вьюнком. Вот они выглядели очень веско: уже не как билеты, а как настоящие железнодорожные деньги.

На пляже мама читала «Планету людей» Экзюпери, песок попал между страницами, с тех пор книгу было не закрыть — топорщилась веером. Как-то, пробираясь к воде между чужих подстилок, наступил на тлевший окурок — больно было, словно пчела ужалила, но я почему-то постеснялся рассказать об этом взрослым. Как-то, уходя с пляжа, потерял мокрые плавки; мы возвратились, нашли какую-то мокрую тряпку; оказалось — это они и есть, плавки, только их не узнать: рыжие, вывалялись в песке. Стоя по пояс в воде, заметил, что у самых ног клубится и распускается в воде старая газета. Протянул к ней руку, но не смог подцепить, и вдруг тугое и сильное хлестнуло по коленям. Это была гигантская камбала — уплыла на глубину. Иногда море было грязным: щепки, пластик, куски медуз… Почему-то противно не было, только вздрагивал, когда сзади, как что-то живое, касалась кожи подплывшая апельсиновая корка. А вот сидеть на остывшем песке брезговал. Ходил вдоль мусорной кромки: снова щепки, медузы и словно что-то человеческое, неприличное — коричневые водоросли, свалявшиеся в колтуны. Когда темнело, всех просили уйти с пляжа, и по берегу гулял пограничный прожектор.