Грим - Никита Никуда

Двое переложили недужного на своих плечах поудобнее. Тот стонал все настырнее, и один из носильщиков грубо ткнул его локтем в бок. Тронулись, но не стали углубляться далее по этой сутулой улице, а остановились у дома, из которого всего полсуток назад проводили покойного - не в последний, как оказалось, путь.

Неэкономно - во всех окнах - горел свет. И во дворе над крыльцом сияла лампочка. У калитки были слышны голоса.

- Человек, в сущности, та ж обезьяна, - говорил Бухтатый, имевший скептическое мнение о человечестве. - Не более, чем эпизод зоологии. Такой же элемент эволюции, как и все. Хотя с другой стороны, именно в человеке могло состояться примирение противоречий между обезьяной и вечностью.

- Обезьяны без противоречий живут. Какие могут быть у обезьян противоречия? Они ж недоразвитые до нас, - возражал ему столяр. - У меня твои выкладки в голове не укладываются.

- Я бы тебе, Мотя, сказал, и когда-нибудь, наверное, скажу, но только тебе, и то лишь потому, что ты на обезьяну похож.

- Человек отличается от обезьяны величием души, а не формой плоти, - обиделся на сравненье Мотнев. - И обезьяна в собутыльники не годится, а я - вполне. Ну, какое царство духа у обезьян?

- Да и у людей тоже. А насчет собутыльников мне и с обезьянами приходилось, и даже неоднократно. Хотя в качестве собеседника - что обезьяна, что ты.

- Человек произошел от обезьяны и превзошел ее, - упрямо гнул Мотня свое мнение.

Бухтатому надоели утомительные повторы.

- От обезьяны ничего существенного не произошло, - окончательно резюмировал он. - И обезьяной быть значительно лучше: всякие мысли не мешают жить. Я тебе обязательно... но потом... Твой природный ум, не испорченный эрудицией...

- Не знаешь - так и скажи.

- Я ж не гений, - сказал Бухтатый примирительно. - Хотя талант за собой признаю.

Он повернулся и довольно уверенно побрел в сторону центра по Семихвостова, преодолевая сутулость улицы и встречный ветер, который вдруг налетел.

- Вселенная! - вскричал Мотнев, голову воздев в небеса, которыми стремительно овладевала облачность. - Сколько ж ты, сука, тайн хранишь!

Выразив свое восхищение мирозданием, он вернулся в дом.

Что-то кралось вдоль забора, какая-то тень. Привет! Соседский пес, в отличие от кладбищенского, недоумения и враждебности не проявил.

Семеро вышли из тени, проникли во двор. Скрипнула калитка, Антон первый вошел. Черемуха, шутя, ухватила его за рукав. Майский жук ударил в плечо. Отцепив ветвь, он взошел на крыльцо. Шестеро проследовали за ним в сени.

Тук-тук. Кто тут?

- Милиция, - сказал возвращенец. - Отоприте оперу.

Звякнула щеколда. Мнимый мент вошел первым. Не ждали?

Столяр по обыкновению был пьян. Возможно, поэтому возвращенью покойного удивился не до смерти. И хоть руками махал, что на живом языке жестов означало крайнюю степень ужаса, обморока с ним не стряслось. Но уместное недоумение отразилось на его лице.

- Тю! - вскричал он. - Антон! Тю! - что означало, наверное, 'свят, свят, свят', 'изыди, нечистый' и прочие восклицания, чем открещиваются от покойников и других нежелательных явлений с того на этот свет. Видимо, был он не настолько верующим, чтоб осениться при этом крестом. - Я...я думал, мы тебя потеряли, - несколько опомнился он. - Мы уж решили, что ты надежно и надолго опочил... Безвозвратно могилой взят. Ножички точеные! Ты что, не умер? А закопали кого?

- Это называется: воскресение во плоти, - сказал вошедший. Он затолкал столяра в дом, зашел сам. Шестеро в своих балахонах остались за дверью. - Согласен, ситуация чрезвычайная. Но не чересчур. Тихо ты.

- Ты...ты...Кто эти люди в сенях? - перешел на шепот Мотнёв. - Да и люди ли?

- Мои не отпущенные грехи.

- Грехи...грехи, я их знаю, их семь. Гордыня, жадность, обжорство, распутство, - торопливо перечислил он, загибая при этом пальцы. - Ну, и другие: уныние, зависть, гнев. А восьмой, - он опустил шепот на самый предел восприятия, - восьмой образ греха есть дом смерти. А у тебя их шесть всего?

- А я на что? Я и есть самый смертный согласно табелю о грехах. Более смертный, чем смерть. Чем дом смерти, который ты, поскольку и есть восьмой среди нас. Да не трясись ты так. Шучу. Это не грехи. И уж точно, что не милиция. И не группа захвата, а труппа театра миниатюр. Поживут в подвале пока.

- Артисты?

- Да. Миниатюр. Популярный шутливый жанр.

- Так ты не помер? Так ты пошутил?

- Не вели казнить, - сказал Антон. - Нынче так редко получается удачно пошутить.

- Докажи, ежели жив.