Грим - Никита Никуда

- ...Вихри враждебные... ветер порывистый... с перерывами в пять-десять секунд. И последнее: возможно, это будет для вас сюрпризом, но независимые от метеоцентра источники предсказывают подземный толчок с эпицентром в районе Собачьих болот. Существенных сдвигов земной коры не предвидится. Синоптики, к сожалению, отмалчиваются на этот счет, но что-то же насторожило сейсмограф. Последний толчок восьмилетней давности им тоже удалось замолчать. Мы же по мере поступления свежих сведений будем держать вас в курсе. Оставайтесь на нашей волне.

Женщины, стоявшие у крыльца, прислушались. Некоторые машинально осенили себя крестом. Однако более чем толчки, их интересовало другое.

- Я его у магазина встречаю на днях: сумрачный, - говорила соседка. - И глаза пустые-пустые, словно знает про то, что уже мертв. А еще сон мне свой сказывал: мол, мертвые теребят его которую ночь, а чего хотят - не говорят. А один так уцепился, что еле вырвался от него. А утром глядь - а рукав-то оторванный. Говорит и смотрит на меня пристально. Так же дед мой пристально накануне смотрел. Его тоже, перед тем, как случилось, стали окликать мертвые.

- Это бывает. Еще не мертв, но уже снится.

- Я думала, разжалобить хочет, перед тем как деньги на водку просить. Ты, говорю, принеси, я тебе рукав пришью. И на пиво ему протягиваю. А он что-то нахмурился пуще и денег не взял. И рукав не принес.

- Говорят, он не сам умер, а помогли ему. Мол, ожоги у него на руке, как от паяльника.

- С какой стати кому-то его паять? - возразила Маринка. - Он из дому-то все вынес. Что с него взять?

- Будто и не слышала про казну?

- Я с ним четырнадцать месяцев прожила и твердо знаю: никакой такой казны нет. А если и есть, то не знал он про нее, ясно?

- Выходит, напрасно пытали.

- Никто его не пытал.

- А рука?

- Рука... Ну, не знаю...

- А нашлась бы казна, то и тебе б причиталось.

- Причиталось и причиталось. Что теперь причитать.

Маринка, оставив женщин при их версии, поднялась на крыльцо. Вошла в дом, где посреди горницы на табуретках стоял гроб. У стены в изголовье покойного, словно подруги под руку - в лентах, цветах - пестрели венки.

Покойный был для мертвого молод еще: тридцать два года по метрике. Несмотря на тяжелый запой, вид он имел не истощенный, лицо - белое, бледное чуть, хотя уже и лишенное человеческого очарования. И сосредоточено было оно на какой-то проблеме, сконцентрировано в одну мысль.

Лицо не изменило выражения, когда гроб подхватили четверо, утвердили на плечах, понесли. Оркестра не было, но многоваттный динамик на одной из машин откашлялся и взыграл, оглашая окрестности медленной медной музыкой. Звуки шопеновской колыбельной поползли вдоль улицы.

Гроб. Венки. Вой. Провожающие. Автобус. Эти несколько минорных минут были наиболее наполнены скорбью.

В доме осталось несколько женщин готовить помин. Воробьи, напуганные скопленьем, вернулись, чтобы продолжить в мажоре минорную тему.

Но вот еще что: когда гроб заколачивали, перед тем как в могилу его опустить, покойный то ли всхлипнул, то ли всхрапнул, но никто этого не заметил, кроме столяра. Но поскольку последний был несколько пьян, то и не был вполне уверен, что ему не почудилось, да и гвозди гнулись. Да и поминальную вечеринку не хотелось откладывать. Так что об этом обстоятельстве он предпочел умолчать.

Кладбище - Селиверстово - располагалось за городом, километрах в трех. Памятники и кресты с шоссе различались отчетливо, что же касается маленькой глупой речушки, отделявшей погост от Белого бора, то о ней можно было только догадываться, настолько укромно она текла, а бывало и так, что русло ее высыхало. Почему бор назван был Белым, сейчас трудно судить. Говорят, что прятались в нем местные жители от колчаковской мобилизации, а потом и колчаковцы - от РККА. А дезертир Спиридонов, партизан и паразит, скрывался в нем и охальничал вплоть до подведения итогов гражданской войны. И может быть, партизаны и призраки прошлого гуляют до сих пор еще в этом лесу, но днем они прячутся, а ночью воочью не очень видны.

Привет, приют.

Лунный серп, словно немой вопрос, завис над бором. Ни звука, ни ветра, ни птицы ночной. Звезды замерли в невесомости. Замер мир, как перед Событием. Даже деревья замерли, замедлив рост.

Тревожно как-то на душе. Трепетно. Тени темного прошлого, черная начинка ночи обступали погост.

Кресты: шестиконечные - православные; католические - трефовым фертом; памятники - с датами жизни земной. Ряды, улицы, кварталы, где окопались покойники, где их уже не достанут кесари со своими податями, государства с гражданским долгом, моралисты с императивами, убийцы с пистолетами и петлей.