Грим - Никита Никуда

Трамвай, уличная электричка, как раз разворачивался на конечной, у башни. Я его подождал, влез.

Я запомнил город и людей другими, более беззаботными, но и более серыми и обыденными, одетыми одинаково, словно один кутюрье на одной и той же машинке им пиджаки тачал. Что сообщало общие черты не только городу, но и стране. Сейчас одевались ярче. Да и моды претерпели с тех пор. Но просветленней не стали лица. Иные времена, нравы. В городе, говорят, постреливали. Сам я не слышал пока. И лично ни одного выстрела не произвел. Пистолет отобрали, отняли. Чем стрелять?

Улицы поменяли цвет, имена сменили. На центральной городской клумбе было пестро от астр. Неизвестная никому старуха крестила всех выходящих. И меня осенила. Спасибо ей.

Улица... Улицу я забыл - видимо удар сказался на длительности хранения информации. Но помнил 'Медвежий угол'. Я не знал такого кафе. Спросил у прохожего.

- От этой клумбы - так в ту вот улицу, далее - прямо. Там собаки будут сидеть. Как дойдешь до третьей собаки - поверни вправо. Тут тебе и кафе.

Собаки действительно сидели, словно держали пост. На расстоянии друг от друга метров в сто пятьдесят. Первая не обратила на меня внимания. Вторая забеспокоилась. Третья с лаем набросилась на меня, словно я в ее владения влез. Так что жил пожарный от клумбы невдалеке, в пяти минутах ходьбы от площади.

'Медвежий угол', светлой советской памяти 'Авангард'. Пятиэтажный дом, номер 17, улица Уллиса. Третий этаж. Я позвонил в нужную мне квартиру - пусто. Потоптался, позвонил еще. Выглянувшая на шум соседка сообщила, что товарищ майор отсутствует. Никак нет его дома. - Майор? - Так точно. Товарищ. А вы кто? - Подполковник. Наверное, на дежурстве? - Сам он не дежурит, доложила соседка. Осуществляет общую руководящую деятельность военизированной пожарной частью номер 26. Будет после шести. Разрешите идти? - Я разрешил.

Между третьим и четвертым этажами шла какая-то возня. Я глянул вверх. Жестокие дети пытались сбросить в мусоропровод кошку, но только оцарапались и вспотели зря.

Убивая время, я доехал на трамвае до пожарной части, располагавшейся на этой же улице, но в самом конце. Ведомство Семисотова являлось крайней западной точкой города, так же как башня на улице Семихвостова - крайней восточной. Мне это фонетическое родство показалось символичным.

Тупик, слепая кишка. Пожарная вышка. Стена. Арочный, слово алчно раскрытый рот - въезд. Ворота, зевнув, выпустили автомобиль.

Я покрутился возле пожарки. Взгляд не проникал за стену, но слышны были голоса, отдающие команды и принимающие их, рулады хорового пения (преобладали альты), дважды воздух оглашали медные вопли, как если бы полковой трубач зорю играл. Звуки, не характерные для подобного рода учреждений, и я даже подумал, что ошибся, ошиваясь именно тут. Но как только сомнения одолевали меня, я поднимал взоры к арке и читал вензеля: ВПЧ-26, и они исчезали. Время от времени открывались ворота, выпуская красный пожарный наряд.

Основной своей задачей на данный момент я считал возвращенье оружья. Принадлежащего государству, но временно доверенного мне. Но не лезть же с кулаками на КПП. А добровольно они не пропустят. Не налетать же на Семисотова в его в кабинете. Да и пистолета моего у него с собой нет. Спрятал где-нибудь.

Солнце возносилось круче, становилось ярче. Я вернулся в центр - поглядеть, осмотреться, чем город жив. До вечера времени было довольно.

Возле блинной 'У тещи' я вспомнил, что не успел позавтракать. Я зашел, потребовал блин. Мне предъявили. Я съел.

Я уже упоминал, что на многих горожанах, даже зажиточных, были такие же шляпы, как и на мне. Словно траур - по ком? Или прозелиты веры иудейской в нашем городе завелись? Правда, не носили пейсов, бород. Впрочем, вон, один бородатый, бредет куда-то в поисках счастья, еле влачась, бормоча под нос, с кем-то доругиваясь. Еще один прозелит, пьяный - в прозелень, сзади шел, придерживая его за фалду. Словно не пускал его к счастью, не допускал даже возможности счастья для такого субъекта, как он.

Я полагал, что еще сохранились люди - те, что помнят меня. Я вглядывался в лица сверстников, безо всякой надежды, впрочем, кого-то узнать или быть узнанным. Не очень веря, что это возможно по прошествии стольких лет. Увидеться, удивиться друг другу.

Но однажды, рассматривая витрину супермаркета, я почувствовал за своей спиной чье-то присутствие. Человек отразился в стекле, то ли любуясь витриной, то ли вглядываясь в меня, в ней отраженного. Непраздное любопытство. Я обернулся. Недовыбритый мужчина, усатый, с несвежей наружностью, с намеками на непохмеленность, лет, примерно, моих, отдуловатая личность которого мне смутно кого-то напоминала. Одет небрежно, выглядит неважно. В шляпе, как водится, на голове.