Грим - Никита Никуда

- Куда мы плывем? - обеспокоился он.

- Куда мне плыть? Я у себя дома. Ты бы снял обувь свою. Язва у меня там, где ты топчешься. Да и вуалька твоя ни к чему теперь. Нет во мне комаров. Можешь в пределах меня путешествовать куда угодно. Только в башку мне не суйся: испепелю. Там у меня Ид. Ид - это ад. А так ничего, среда обитания пригодна вполне. Всего в ней вдоволь для счастья и материального благополучия.

- Насчет среды и ее пригодности сильно преувеличено, - присмотрелся полковник. - А вдоволь здесь - только костей да черепов. Внутри ты не так величав, как снаружи. Что будет думать Бог о тебе в вечности? Да и мне каково за тебя то гордость, то гадость испытывать? Тебе подчистить внутри себя надо. И как-то меняться внутренне. А то и народу счастья, ни самому тебе пользы.

- Зачем мне польза? Нешто я для пользы живу. А грязь - так она ж откуда? Пока вы в себе порядка не наведете, и во мне порядка не будет. Чего не могут понять соответствующие соотечественники. Заруби себе на носу своей сабелькой.

- А воспитывать ты их не пробовало?

- Или я не мать над своими детьми? Уж я ль не воспитываю? Однако воспитания не хватает на всех. Пока только обыватели в лучшем случае получаются. А от обывателя что? Тук один. Когда приходит время воспользоваться воспитанием, с них, кроме тука да скуки и взять-то нечего. Тягость во всех членах от них. Вот почему я лениво и обло. К тому же эти крайне неохотно идут ко мне в пасть. Самоотверженности в них нет. Только от героев во мне твердость. Так что буду сильнеть тобой. Ты сиди и не трепыхайся, покуда ощущение проглоченности не сменится ощущением инкорпорированности непосредственно в мою живую плоть.

- Да ты не только обло. Ты еще и озорно, - сказал полковник, чувствуя горечь не только в душе, но и во рту. Видно, хлебнул желудочного содержимого, пока без памяти пребывал.

- Довольно уж тебе цитировать Тредиаковского. Не будем спорить, каков он поэт, но сравненье посредственное. Говорил, что любишь, но вот проглотил, и куда делась твоя любовь?

- Напрасно ты пытаешься внушить к себе отвращение. Хотя, действительно, любить тебя иной раз - это геройство.

- Достал ты меня своей любовью. Даже досадно мне. А коли вот так я тебя стисну?

Основание, на коем полковник стоял, вдруг разверзлось под ним, и тело его неудержимо повлекло вниз, однако не в свободном падении, а словно насосом всасывало или за ноги его кто-то тащил. Ухватиться ему было не за что. Руки скользили по слизистой оболочке, половина туловища провалилось в двенадцатиперстную кишку, в которой пришлось ему туго. Да еще чудище намеренно увеличило тесноту, сдавив пилорическим сфинктером так, что дыханье у полковника сперло. Однако эта репрессия длилась недолго. Видимо зверю и самому не удавалось удерживать жертву в режиме сжатия сколь-нибудь продолжительно.

- Ты еще живой, гастронавт? Каково тебе заниматься любовью ко мне в таком состоянии?

- Деваться... однако... некуда... - сказал полковник, как только дыхание вернулось к нему. - Кто не занимается любовью, тот занимается войной.

- Любянка, блин. Мазохизм и невротические тенденции, - проворчало чудовище, однако несколько польщенное такой самоотверженностью. - Благодарю за преданность мне.

- Я, кажется, понял кое-что про тебя: ты боишься нашей любви?

- От вашей любви до ненависти один шаг. Сколь себя помню, все в любви ко мне изъясняетесь. Со времен язычества. Да стало ль с тех пор любовью обильней? - Внутри у чудовища все колыхнулось. Раздался шум, словно поезд прошел. Видимо, это был вздох.

Полковнику на секунду почудилось, что вдали, словно в конце туннеля, забрезжил свет. Солнечный или звездный, Сириус или Сатурн, а может - Москва, что находится в космосе, в большом отрыве от прочей страны? Но нет, наверное, пригрезилось. Вряд ли мог проникнуть сюда снаружи какой-либо свет сквозь все извивы кишок.

- Москва. Как много в этом ква...- сказал Твердоглазый. - А помнишь, полковник, как мы отдали французам Москву? Кроме того, что тактика, это еще и красивый жест.

Он задумался. Молчание его затягивалось и становилось несносным. Полковник обеспокоился.

- Уж не хочешь ли ты этот жест повторить?

- Был Белый Всадник намедни - с намерением взболтать это болото да наставить на путь истинный, - сказал левиафан.

Свет еще раз мелькнул и погас. И вместе с тем глубоко во чреве кто-то вроде бы всхлипнул. Или чавкнул чей-то сапог, вынимаемый из грязи. Не вор ли проник в органы?

- Ну и что же тот Всадник Белый? - спросил полковник, отмахнувшись от наваждения.